— Я вамъ возвращу тогда деньги, капитанъ! — сказалъ онъ.
— Мнѣ трудно будетъ возвратить, Чайкъ.
— Отчего?
— Оттого, что, если въ теченіе трехъ сутокъ, считая съ этого часа, — теперь десять часовъ, Чайкъ, — если я не получу телеграммы, то ровно въ десять часовъ я васъ прошу остаться и быть исполнителемъ моихъ послѣднихъ распоряженій...
Чайкинъ въ страхѣ смотрѣлъ на Блэка.
— Что вы такъ смотрите, милый мой Чайкъ? Вы думаете, что такъ страшно разстаться съ жизнью?.. У меня рука не дрогнетъ... Не бойтесь. Когда послѣдняя надежда рухнетъ, — жить будетъ скучно! — прибавилъ съ грустной улыбкой Блэкъ.
Чайкинъ не сомнѣвался, что капитанъ приведетъ свое намѣреніе въ исполненіе, и, охваченный чувствомъ ужаса и жалости, воскликнулъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ, не дѣлайте этого!..
— Вамъ жаль будетъ меня, Чайкъ!
— Жаль! — съ необыкновенною искренностью проговорилъ Чайкинъ. — И убивать себя грѣхъ. Богъ далъ жизнь, Богъ и возьметъ ее. Надо терпѣть, капитанъ... И теперь уже вамъ не такъ тяжело будетъ жить, хотя бы вы и не получили телеграммы...
— Почему вы, Чайкъ, думаете, что мнѣ будетъ легче жить?
— А потому, что Богъ вамъ сердце смягчилъ... заставилъ мучиться за то, что вы не по правдѣ жили...
— Да, совсѣмъ не по правдѣ, Чайкъ! — усмѣхнулся капитанъ Блэкъ.
— А теперь вы стали другимъ человѣкомъ и будете по совѣсти жить... Нѣтъ, не дѣлайте этго грѣха, капитанъ... Я... Вы извините, что говорю такъ съ вами... я — матросъ, а вы капитанъ, но я любя говорю! — застѣнчиво прибавилъ Чайкинъ.
И эти простыя немудрыя слова, согрѣтыя любовью, произвели магическое дѣйствіе на Блэка. Онъ смотрѣлъ на Чайкина, и мало-по-малу лицо его прояснялось, брови раздвинулись, и что-то безконечно нѣжное засвѣтилось въ его глазахъ.
