— Почему вы такъ думаете, Чайкъ? — съ тревожнымъ любопытствомъ воскликнулъ Блэкъ.
— Такъ мнѣ кажется... Надо получить! — отвѣтилъ Чайкинъ и смутился.
А смущеніе его вызвано было тѣмъ, что онъ не рѣшася сказать капитану, что думаетъ такъ потому только, что жалѣетъ капитана и всѣмъ сердцемъ хочетъ, чтобы телеграмма была.
— Вы, Чайкъ, вѣрно сказали: мнѣ надо получить! — подчеркнулъ капитанъ. — И если я ее получу, то весьма возможно, что я попробую развязаться съ дьяволомъ и не стану больше ставить всѣ паруса въ попутный штормъ, рискуя отправить и себя и другихъ ко дну... Помните, Чайкъ, тогда на «Динорѣ», на пути въ Австралію... срашно было, а?
— Очень, капитанъ.
— Вотъ такъ, Чайкъ, я всю свою жизнь жарилъ подъ всѣми парусами въ попутный штормъ съ тѣхъ поръ, какъ пятнадцатилѣтнимъ мальчишкой шелсъ изъ дома съ десятью долларами въ карманѣ. Тогда я былъ не такой, Чайкъ... Тогда мать не плакала изъ-за меня, какъ потомъ, Чайкъ... Тогда она не думала, что ей придется краснѣть за сына... И сынъ не думалъ, Чайкъ, что онъ больше не покажется на глаза матери, чтобы не причинять ей лишняго горя. Не думалъ, что черезъ другиъ извѣститъ о своей смерти. Пусть она лучше думаетъ, что ея любимый сынъ умеръ. Это лучше для нея, чѣмъ знать, каковъ у нея сынокъ. А она похожа на васъ, Чайкъ... Она тоже бросилась бы спасать врага, какъ бросились вы, Чайкъ, спасать Чезаре, рискуя жизнью... И тогда, когда вы это сдѣлали, Чайкъ, вы заставили вспомнить старушку и заставили вспомнить, что и я когда-то былъ человѣкомъ... Вы меня удивили, Чайкъ, и заставили посмотрѣться въ зеркало... А я давно этого не дѣлалъ, Чайкъ... Очень давно... Понимаете ли, что я вамъ говорю, Чайкъ, и почему я, страшный капитанъ Блэкъ, съ вами, именно, объ этомъ говорю?.. Никому я не сказалъ бы того, что сказалъ вамъ, бѣглому русскому матросу. И я знаю, что одинъ вы на «Динорѣ» старались найти и мнѣ оправданіе въ вашемъ добромъ сердцѣ. Не правда ли, Чайкъ?
