ровки, и палубу «Проворнаго», играя лучами на пушкахъ, на мѣди люковъ и кнехтовъ и на обнаженномъ тѣлѣ Кирюшкина. Звуки музыки, веселые, жизнерадостные, доносились съ большого двухъэтажнаго, полнаго пассажирами парохода, который проходилъ невдалекѣ, направляясь изъ С.-Франциско къ одному изъ зеленыхъ острововъ въ глубинѣ бухты. Бѣлоснѣжныя чайки рѣяли въ воздухѣ и весело покрикивали, гоняясь одна за другою.
Все кругомъ жило, радовалось, сверкало подъ горячими лучами солнца, и все это представляло собою рѣзкую противоположность тому злому, жестокому и страшному, что должно было сейчасъ произойти на бакѣ «Проворнаго».
Молодой матросъ почувствовалъ это, и тоска, щемащая, жуткая тоска, охватила его замирающее отъ страха сердце.
И онъ снова зашепталъ:
— Господи Іисусе! Пресвятая Богородица!
ГЛАВА 2.
1.
Дня черезъ два, тотчасъ же послѣ обѣда, боцманъ засвисталъ въ дудку и, нагнувшись надъ люкомъ жилой палубы, крикнулъ:
— Вторая вахта на берегъ! Живо!
Но о «живости» нечего было и говорить. Обрадованные, что урвутся на берегъ и хоть нѣсколько часовъ будутъ въ другой обстановкѣ, матросы второй вахты торопливо мылись, брились, надѣвали чистыя рубахи и сапоги и доставали изъ своихъ чемоданчиковъ деньги.
Кирюшкинъ сунулъ въ карманъ штановъ единственный имѣвшійся у него долларъ[1], предвкушая удовольствіе весь его пропить. Чайкинъ, не пившій своей ежедневной казенной чарки и получав-
- ↑ Долларъ — американская монета, содержащая 100 центовъ и стоящая на наши деньги около 1 р. 90 к.