— Вѣрно. Но зато и ваши карманы, Гаукъ, я перегружу долларами... Только бы завтра скорѣй наступило!
— И не было неожиданностей, капитанъ.
Въ эту минуту поднялся боцманъ и доложилъ:
— Молодецъ въ трюмн, капитанъ.
— Живъ?
— Живехонекъ. Зубы скалитъ отъ радости. Рана оказалась у плеча...
Когда боцанъ ушеъ, капитанъ сказалъ Гауку:
— Ужасно трусливое животное этотъ Самъ и ужасно любитъ жить.
— У него жена и дѣти въ Потомакѣ, и онъ ихъ любитъ, капитанъ.
— Любитъ? Развѣ онъ можетъ любить?
Блэкъ помолчалъ и послѣ паузы проговорилъ:
— Я думаю, можно перевязать рану этому скоту...
— Не мѣшаетъ, капитанъ. Я аболюціонистъ.
— И дать, пожалуй, по этому случаю подушку?
— Съ подушкой удобнѣе спать, капитанъ.
— Такъ велите перевязать ему рану и дать подушку.
— И, быть можетъ, одѣяло, капитанъ?
— Это ваше дѣло, Гаукъ.
— Такъ я все это самъ сдѣлаю, если вы постоите, вмѣсто меня, наверху.
— Идите, Гаукъ... И знаете ли что?
— Что, капитанъ?
— Покажите, что вы не только добрый человѣкъ, но и хорошій хирургъ! — съ необычною ласковостью въ тонѣ голоса промолвилъ капитанъ.
— Человѣка я немножно пропилъ! — шутливо отвѣтилъ Гаукъ и спустился внизъ, чтобы перевязать негра и устроить его получше въ трюмѣ.
Его зачерствѣлое сердце еще доступно было состраданію.
Потрясенный всѣмъ только что видѣннымъ, стоялъ нашъ бѣглый
