позднее происхожденіе миѳа явствуетъ хотя бы изъ того обстоятельства, что между варіантами его нѣтъ почти никакихъ противорѣчій. Для древняго міра Иксіонъ былъ однимъ изъ прототиповъ нечестія и вѣроломства, тѣмъ не менѣе, благодаря необычности и особой дерзости его преступленій, всѣ три великихъ греческихъ трагика V вѣка сдѣлали его предметомъ своихъ трагедій, и Аристотель (Poet. с. 18) говоритъ о патетичности самаго сюжета. Фантазія древняго грека помимо моральной стороны миѳа, несомнѣнно, поражалась и представленіемъ о необычной пыткѣ Иксіона. На одной Куманской росписной вазѣ, находящейся въ Берлинѣ (№ 3028; if. W. H. Roscher Ausf. Lex. s. v. Ixion, Baumeister Denkm. d. kl. Alt. s. v.), распяленный Иксіонъ привязанъ змѣями къ спицамъ огненнаго колеса, которое представлено колеблющимся въ воздухѣ (это символизируется двумя крылатыми женскими фигурами, его поддерживающими). Около колеса изображенъ съ одной стороны Гермесъ въ островерхомъ шлемѣ, съ другой Гефестъ съ клещами, а снизу Эриннія съ горящимъ факеломъ.
Матеріала для драматической сказки, которая печатается ниже, не могли дать скудные остатки отъ античныхъ трагедій на сюжетъ объ Иксіонѣ. Отъ произведеній Эсхила и Софокла не осталось ничего (можетъ быть, одно слово отъ Софокла), а отъ драмы Еврипида 55/6 — 95/6 строкъ. Я даю переводъ этихъ остатковъ по тексту Наука (Frag. gr. fragm. Lipsiae, 1889² pp. 838, 490):
1) О сынъ Флегіи, деспотъ Иксіонъ —
2) Тотъ мужъ, что былъ рожденъ согражданъ выше(Неправеденъ и волей, и умомъ).
Теперь друзьямъ и городу — чума.
