// .186 тимъ сохранить во что бы то ни стало привычное намъ пассц»до#^остояніе, ждущее готовыхъ наслажденій. Но что новая символическая поэзія имѣетъ для/.%0ъ\%;в[е одно прямое, непосредственное, а еще и рет|)о^ек^'йвйое значеніе. эстетически, она дѣлаетъ для насъ
- инті^дѣ^^й/поэзію нашихъ корифеевъ; мы научаемся
' виді^^т^-^рой поэзіи новые узоры и черпать изъ нея Лл^ІІ^, щубокія откровенія. Нойая -йоэзія прежде всего учить насъ цѣнить слово, п затѣмъ учить синтезировать поэтическія впечатлѣ- нія, отыскивать я поэта, т. е . наше только просвѣтлен- ное я въ самыхъ сложныхъ сочетаніяхъ, она вносить лирику въ драму и помогаетъ намъ усваивать въ каж- домъ произведеніи основной настрой души поэта. Это интуитивно-возстановляемое нами я будетъ не столько внѣшнимъ, такъ сказать біографическимъ я писателя, сколько его истиннымъ неразложимымъ л, которое въ сущности одно мы и можемъ, какъ адэкватное нашему, переживать въ поэзіи. Небольшой примѣръ. Пушкинская „Русалка" (1832)— представляетъ собою одинъ изъ романтическихъ возвра- товъ поэта, уже женатаго и который года за четьфѳ передъ этимъ увѣрялъ насъ, что Мой идеалъ теперь—хозяйка. Мои желанія—покой. Да щей горшокъ, да самъ большой. Мы, современные читатели, ищемъ пушкинскаго я во всѣхъ перегибахъ и складкахъ драматической ткани его „Русалки". Мы любуемся цвѣтистымъ переплескомъ его души, встревоженной неотразимостью возвратнаго налета, какъ она въ отвѣтъ, точно Беклиновскія волны, то выри-
суется тоскующимъ профилемъ княгини въ серебри-