— Очередные! На смѣну! — соннымъ голосомъ проговорилъ боцманъ, выходя съ последнимъ ударомъ колокола на середину бака.
— Есть! — одновременно отвѣтили два голоса.
И изъ кучки матросовъ, «лясничавшихъ» у баковаго орудія, вышли Егоркинъ и «Щупленькій».
— Хорошенько впередъ смотрѣть! — напутствовалъ ихъ боцманъ, принимая вдругъ рѣзкій начальственный тонъ.
— Ладно! Знаемъ! Не форси, Өедосѣичъ! — лѣниво отвѣтилъ Егоркинъ, нѣсколько удивленный, что боцманъ говоритъ о пустякахъ такому старому матросу.
— Ты то, старый чортъ, знаешь, а вонъ этотъ… Эй ты, Щупленькій!
— Есть! — испуганно отозвался матросикъ.
— Въ оба глаза глядѣть и вмѣстѣ вскричать, ежели что увидите.
— Есть! Буду глядѣть!
— И не засни, дурья голова!.. Не бойсь, знаешь, кто на вахте?
— «Злющій», Андрей Ѳедосѣичъ!
— Прозѣваешь вскрикнуть, велитъ тебя отшлифовать. И что тогда отъ тебя останется?
— Не могу знать! — вздрагивая всѣмъ тѣломъ, пробормоталъ Шупленькій.
— Шкелетъ одинъ... Вотъ что.
— Да не нуди ты человѣка, Өедосѣичъ! — замѣтилъ Егоркинъ. — И то часовые смѣны ждутъ.
— Не нуди васъ, дьяволъ. Такъ помни, Шупленькій…
Они пошли на носъ, и, когда часовые вылѣзли изъ углубленій у бугшприта, новые часовые сѣли на ихъ мѣста.
— Эка языкъ у боцмана! — съ досадой проворчалъ Егоркинъ и сталъ смотрѣть впередъ на блестящую полоску океана.
— Очередные! На смену! — сонным голосом проговорил боцман, выходя с последним ударом колокола на середину бака.
— Есть! — одновременно ответили два голоса.
И из кучки матросов, «лясничавших» у бакового орудия, вышли Егоркин и «Щупленький».
— Хорошенько вперед смотреть! — напутствовал их боцман, принимая вдруг резкий начальственный тон.
— Ладно! Знаем! Не форси, Федосеич! — лениво ответил Егоркин, несколько удивленный, что боцман говорит о пустяках такому старому матросу.
— Ты то, старый чёрт, знаешь, а вон этот… Эй ты, Щупленький!
— Есть! — испуганно отозвался матросик.
— В оба глаза глядеть и вместе вскричать, ежели что увидите.
— Есть! Буду глядеть!
— И не засни, дурья голова!.. Не бойсь, знаешь, кто на вахте?
— «Злющий», Андрей Федосеич!
— Прозеваешь вскрикнуть, велит тебя отшлифовать. И что тогда от тебя останется?
— Не могу знать! — вздрагивая всем телом, пробормотал Щупленький.
— Шкелет один…. Вот что.
— Да не нуди ты человека, Федосеич! — заметил Егоркин. — И то часовые смены ждут.
— Не нуди вас, дьявол. Так помни, Щупленький…
Они пошли на нос, и, когда часовые вылезли из углублений у бугшприта, новые часовые сели на их места.
— Эка язык у боцмана! — с досадой проворчал Егоркин и стал смотреть вперед на блестящую полоску океана.
