До отъѣзда князя, Ея Величество пріѣхала однажды въ итальянскую оперу въ свою закрытую ложу, находившуюся рядомъ съ нашей. Ее сопровождали только мой дядя и Шуваловъ, и такъ какъ она намѣревалась ужинать послѣ оперы у моего дяди, я осталась дома, чтобы принять ее; князь былъ со мной. Императрица отнеслась съ большой добротой ко мнѣ и къ моему жениху и, какъ настоящая крестная мать, вызвавъ насъ въ сосѣднюю комнату, объявила, что знаетъ нашу тайну, похвалила сыновнее почтеніе и повиновеніе князя своей матери, пожелала намъ счастья, увѣряя насъ, что будетъ всегда принимать участіе въ нашей судьбѣ, и въ заключеніе сказала князю, что велитъ Бутурлину дать ему шестимѣсячный отпускъ для его путешествія. Доброта и очаровательная нѣжность, которыми Ея Величество насъ осчастливила, до того умиляли меня, что мое волненіе стало очевиднымъ и своей интенсивностью не могло не отозваться вредно на мнѣ. Императрица ласково потрепала меня по плечу и сказала:
— Успокойтесь, дитя мое; а то, пожалуй, подумаютъ, что я васъ бранила.
Я никогда не забыла этой сцены, еще сильнѣе привязавшей меня къ государынѣ, обнаружившей такое доброе сердце.
По возвращеніи своемъ изъ Москвы князь представился всей моей семьѣ, но свадьба наша была отложена до февраля вслѣдствіе тяжелой и опасной болѣзни моей тетки, жены канцлера; но и къ этому новому сроку моя тетка еще лежала въ постели, вслѣдствіе рецидива; поэтому наша свадьба была отпразднована безъ малѣйшаго блеска и намъ удалось уѣхать въ Москву только въ началѣ мая, когда здоровье моей тетки не внушало уже никакихъ опасеній. Передо мной открылся новый міръ, новая жизнь, которая меня пугала тѣмъ болѣе, что она ничѣмъ не походила на все то, къ чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностраннаго языка. Ея
