Съ повозки, палки взявъ, они слѣзаютъ вмѣстѣ,
Готовые, чуть что, убить его на мѣстѣ.
Но Хитролисъ лежитъ узломъ, не шевельнется.
Подъ шкуркой не видать, какъ въ страхѣ сердце бьется.
Подходятъ торговцы, одинъ, потомъ другой,
Подергали за хвостъ, постукали ногой.
«Потащимъ,» говорятъ, «въ повозку — и конецъ.
Ловить и не пришлось: онъ не живой, шельмецъ.»
За лапы подняли, тихонько раскачали,
Въ повозку бросили, — и снова застучали
Колеса звонкія по мерзлымъ колеямъ.
«По нынѣшнимъ, сосѣдъ, ты знаешь, временамъ
За лисью шкурку намъ не мало отсчитаютъ:
Теперь лиса въ цѣнѣ, всѣ на базарѣ знаютъ.»
А Хитролисъ привсталъ, нашелъ въ углу корзину
И рыжую въ нее засунулъ образину.
С повозки, палки взяв, они слезают вместе,
Готовые, чуть что, убить его на месте.
Но Хитролис лежит узлом, не шевельнётся.
Под шкуркой не видать, как в страхе сердце бьётся.
Подходят торговцы, один, потом другой,
Подёргали за хвост, постукали ногой.
«Потащим,» говорят, «в повозку — и конец.
Ловить и не пришлось: он не живой, шельмец.»
За лапы подняли, тихонько раскачали,
В повозку бросили, — и снова застучали
Колёса звонкие по мёрзлым колеям.
«По нынешним, сосед, ты знаешь, временам
За лисью шкурку нам немало отсчитают:
Теперь лиса в цене, все на базаре знают.»
А Хитролис привстал, нашёл в углу корзину
И рыжую в неё засунул образину.
