Едва остался живъ. Казалось бы, довольно,
И злой племянникъ мой раскаяться бы могъ, Такъ нѣтъ! Вся наша жизнь полна обидъ, тревогъ И опасенія, и всякаго испуга.
Вамъ засвидѣтельствуетъ здѣсь моя супруга, Что никуда она не можетъ показаться,
Чтобъ Хитролисъ надъ ней не началъ издѣваться И грубыми ее не оскорблялъ словами.
Волчата бѣдные — и тѣ страдаютъ съ нами.
Не хочетъ пощадить онъ маленькихъ дѣтей! Ихъ цѣлью дѣлаетъ онъ злыхъ своихъ затѣй. Разъ подстерегъ въ лѣсу недавно, обругалъ, Имъ въ спинку лапами пинковъ онъ надавалъ, Швырялъ ихъ прямо въ пыль, какѣ мячики, съ
откосовъ,
Каталъ ихъ кубаремъ средь всяческихъ отбросовъ, Смѣялся имъ въ глаза надъ папиной бѣдою. Бранился, облилъ ихъ испорченной водою Изъ застоявшейся, вонючей, грязной лужи,
Подкидышами ихъ назвалъ..., и даже хуже.
Едва остался жив. Казалось бы, довольно,
И злой племянник мой раскаяться бы мог, Так нет! Вся наша жизнь полна обид, тревог И опасения, и всякого испуга.
Вам засвидетельствует здесь моя супруга, Что никуда она не может показаться,
Чтоб Хитролис над ней не начал издеваться И грубыми ее не оскорблял словами.
Волчата бедные — и те страдают с нами.
Не хочет пощадить он маленьких детей! Их целью делает он злых своих затей. Раз подстерег в лесу недавно, обругал, Им в спинку лапами пинков он надавал, Швырял их прямо в пыль, каке мячики, с
откосов,
Катал их кубарем средь всяческих отбросов, Смеялся им в глаза над папиной бедою. Бранился, облил их испорченной водою Из застоявшейся, вонючей, грязной лужи,
Подкидышами их назвал..., и даже хуже.
