руса — и той сказки, которая, видоизмѣняясь въ теченіи вѣковъ, наконецъ, нашла себѣ пріютъ въ греческомъ эпосѣ.
Я не скрываю отъ себя того обстоятельства, что нѣсколько довольно значительныхъ пунктовъ эпизода объ Улиссѣ у феакійцевъ не имѣютъ соотвѣтствующихъ пунктовъ въ египетской сказкѣ: таковы, напримѣръ, знаменитая встрѣча Улисса съ Навзикаей, дочерью царя Алкиноя, разговоръ Улисса съ женою Алкиноевою, игры феакійцевъ, и т. д. Но считаю долгомъ замѣтить, что если у сцены съ Навзикаей нѣтъ соотвѣтствующаго противувѣса въ египетской сказкѣ, то мы можемъ, какъ мнѣ кажется, открыть слѣды таковой сцены, или, лучше сказать, происхожденіе личности Навзикаи: я говорю про ту маленькую дѣвочку, съ прибытіемъ которой къ пунтскому царю связывается какая-то легенда, содержанiе которой остается мнѣ къ сожалѣнію до сихъ поръ не совсѣмъ понятнымъ. Опять-таки, другіе пункты, какъ, напримѣръ, игры феакійцевъ даже по признанію нѣкоторыхъ филологовъ, ничто иное, какъ худая и, сравнительно, поздняя вставка въ текстѣ «Одиссеи». Наконецъ, отсутствіе личности, соотвѣтствующей женѣ царя Алкиноя, можетъ быть объяснено разщепленіемъ въ продолженіи вѣковъ (какъ это иной разъ встрѣчается въ миѳахъ и народныхъ легендахъ) на двое, личности, первоначально единичной. Подобное разщепленіе, по крайней мѣрѣ на Алкиноя и Навзикаю, явно въ личности пунтскаго царя, когда мы вспомнимъ слова, сказанныя египтяниномъ царю, въ благодарность за его радушіе: «я пришлю тебѣ корабли со всяческими египетскими драгоцѣнностями, какъ это приличествуетъ богу», и т. д. Замѣтимъ, что это почти тѣ самыя слова, какія произноситъ, передъ своимъ отъѣздомъ, Улиссъ — не къ Алкиною, возвращающему его въ отечество, но къ Навзикаѣ, когда онъ говоритъ ей: «Буду... тебѣ ежедневно, какъ богу, сердцемъ молиться».
Рѣшительное вліяніе на развитіе нашей сказки должно было произойти отъ взгляда на главныя дѣйствующія лица. Если, какъ въ египетской сказкѣ (по причинамъ, которыя я изложу ниже) пунтскій царь имѣлъ видъ змѣя или дракона, такъ какъ онъ былъ съ бородой, а это во всей древности составляетъ истинный типъ дракона, то сказка могла обойтись безъ многихъ подробностей, необходимыхъ или неизбѣжныхъ въ томъ случаѣ, когда та же личность (какъ это мы видимъ въ «Одиссеѣ») являлась въ человѣческомъ видѣ. Въ первомъ случаѣ, эта личность не нуждалась ни въ дворцѣ, описываемомъ въ «Одиссеѣ», ни въ играхъ, ни въ богатомъ городѣ съ гаванью и кораблями.
Но чѣмъ объясняется, спросятъ меня, змѣиный видъ, подъ
руса — и той сказки, которая, видоизменяясь в течении веков, наконец, нашла себе приют в греческом эпосе.
Я не скрываю от себя того обстоятельства, что несколько довольно значительных пунктов эпизода об Улиссе у феакийцев не имеют соответствующих пунктов в египетской сказке: таковы, например, знаменитая встреча Улисса с Навзикаей, дочерью царя Алкиноя, разговор Улисса с женою Алкиноевою, игры феакийцев, и т. д. Но считаю долгом заметить, что если у сцены с Навзикаей нет соответствующего противовеса в египетской сказке, то мы можем, как мне кажется, открыть следы таковой сцены, или, лучше сказать, происхождение личности Навзикаи: я говорю про ту маленькую девочку, с прибытием которой к пунтскому царю связывается какая-то легенда, содержание которой остается мне к сожалению до сих пор не совсем понятным. Опять-таки, другие пункты, как, например, игры феакийцев даже по признанию некоторых филологов, ничто иное, как худая и, сравнительно, поздняя вставка в тексте «Одиссеи». Наконец, отсутствие личности, соответствующей жене царя Алкиноя, может быть объяснено расщеплением в продолжении веков (как это иной раз встречается в мифах и народных легендах) на двое, личности, первоначально единичной. Подобное расщепление, по крайней мере на Алкиноя и Навзикаю, явно в личности пунтского царя, когда мы вспомним слова, сказанные египтянином царю, в благодарность за его радушие: «я пришлю тебе корабли со всяческими египетскими драгоценностями, как это приличествует богу», и т. д. Заметим, что это почти те самые слова, какие произносит, перед своим отъездом, Улисс — не к Алкиною, возвращающему его в отечество, но к Навзикае, когда он говорит ей: «Буду... тебе ежедневно, как богу, сердцем молиться».
Решительное влияние на развитие нашей сказки должно было произойти от взгляда на главные действующие лица. Если, как в египетской сказке (по причинам, которые я изложу ниже) пунтский царь имел вид змея или дракона, так как он был с бородой, а это во всей древности составляет истинный тип дракона, то сказка могла обойтись без многих подробностей, необходимых или неизбежных в том случае, когда та же личность (как это мы видим в «Одиссее») являлась в человеческом виде. В первом случае, эта личность не нуждалась ни в дворце, описываемом в «Одиссее», ни в играх, ни в богатом городе с гаванью и кораблями.
Но чем объясняется, спросят меня, змеиный вид, под
