διαφθορά των ανθρώπων. Ибо кто занимается ею πόρρω της ήλικίας, тотъ необходимо бываетъ не свѣдущъ во всемъ томъ, въ чемъ нужно быть свѣдущимъ всякому желающему быть порядочнымъ человѣкомъ. Онъ не знаетъ законовъ государства, не умѣетъ говорить на сходкахъ н если принимается за какое-нибудь дѣло касающееся его личныхъ интересовъ или интересовъ государства, то бываетъ просто смѣшенъ. Я думаю, продолжаетъ Калликлъ, что философіей хорошо заниматься παιδείας χάριν και ούκ αισχρόν μειρακίω δντι φιλοσοφεΐν. Но если человѣкъ пожилой все еще философствуетъ, то это смѣшно, и въ отношеніи къ такимъ философамъ я испытываю тоже чувство ώσπερ προς τούς ψελλιζομενους και παίζοντας. Мальчику конечно прилично вести разговоръ такъ шутливо и балуясь, мнѣ нравится въ немъ эта развязность, она идетъ къ его возрасту; напротивъ, досадно и скучно слушать какого-нибудь мальчишку резонера. Но смѣшно слышать или видѣть м-ущину который только шутитъ да балуется: такой ужь недостоинъ названія мущины, и его стоитъ побить. Такое-то чувство я испытываю въ отношеніи къ тѣмъ которые философствуютъ. Бѣгать отъ государства, бѣгать отъ общества и всю жизнь прожить въ потьмахъ шепчась только съ тремя-четырьмя мальчиками, никогда не произнося никакого свободнаго, великаго и полезнаго слова — это значитъ не быть достойнымъ названія мущины (Gorg. 484 с и слѣд.) Эта энергическая рѣчь даетъ основаніе думать, что предубѣжденіе противъ философіи было довольно сильно въ обществѣ. Философія, въ этихъ словахъ Калликла, явно поставлена въ служебное отношеніе къ жизни, она допущена въ ней только какъ средство формальнаго развитія юношескаго ума, а не какъ серьезное дѣло уже зрѣлаго, образованнаго человѣка.
Само по себѣ воззрѣніе на философію, какъ на образовательную дисциплину разума, должно быть оцѣнено по достоинству, какъ совершенно вѣрное педагогическое убѣжденіе. Оно имѣетъ силу и въ наше время и равнымъ
διαφθορά των ανθρώπων. Ибо кто занимается ею πόρρω της ήλικίας, тот необходимо бывает не сведущ во всём том, в чём нужно быть сведущим всякому желающему быть порядочным человеком. Он не знает законов государства, не умеет говорить на сходках н если принимается за какое-нибудь дело касающееся его личных интересов или интересов государства, то бывает просто смешен. Я думаю, продолжает Калликл, что философией хорошо заниматься παιδείας χάριν και ούκ αισχρόν μειρακίω δντι φιλοσοφεΐν. Но если человек пожилой всё еще философствует, то это смешно, и в отношении к таким философам я испытываю тоже чувство ώσπερ προς τούς ψελλιζομενους και παίζοντας. Мальчику конечно прилично вести разговор так шутливо и балуясь, мне нравится в нём эта развязность, она идет к его возрасту; напротив, досадно и скучно слушать какого-нибудь мальчишку резонера. Но смешно слышать или видеть м-ущину который только шутит да балуется: такой уж недостоин названия мужчины, и его стоит побить. Такое-то чувство я испытываю в отношении к тем которые философствуют. Бегать от государства, бегать от общества и всю жизнь прожить����шепчась только с тремя-четырьмя мальчиками, никогда не произнося никакого свободного, великого и полезного слова — это значит не быть достойным названия мужчины (Gorg. 484 с и след.) Эта энергическая речь дает основание думать, что предубеждение против философии было довольно сильно в обществе. Философия, в этих словах Калликла, явно поставлена в служебное отношение к жизни, она допущена в ней только как средство формального развития юношеского ума, а не как серьезное дело уже зрелого, образованного человека.
Само по себе воззрение на философию, как на образовательную дисциплину разума, должно быть оценено по достоинству, как совершенно верное педагогическое убеждение. Оно имеет силу и в наше время и равным
