механика.—И всѣмъ шампанскаго, за скорый приходъ. Однимъ словомъ, за миръ и благоденствіе нашей каютъ-компаніи!..
Петръ Васильевичъ выдержалъ паузу и продолжалъ еще взволнованнѣе:
— А вы, Николай Николаевичъ, ужъ слишкомъ язвите Васеньку... За что-съ?.. Вы все понимаете, а онъ ничего не понимаетъ, такъ зачѣмъ его вызывать на споръ... Это... это... И вообще...
— Что вообще, Петръ Васильевичъ?— съ преувеличенною почтительностью высокомѣрія спросилъ Байдаровъ.
— И вообще... прошу васъ, лейтенантъ Байдаровъ, не заводить въ каютъ-компаніи предосудительныхъ разговоровъ,—вдругъ неожиданно для себя, точно отъ невыносимой боли, крикнулъ Петръ Васильевичъ.
И лицо его побѣлѣло. Челюсти тряслись. И въ глазахъ блестѣли слезы.
Воцарилось мертвое напряженнное молчаніе.
Почти всѣ офицеры строго и непріязненно взглянули на Байдарова и, опустивши глаза на тарелки, стали усиленно ѣсть, точно котлеты интересовали ихъ болѣе всего.
Только Сойкинъ не поднялъ глазъ на- Байдарова. Молодого механика подергивало точно въ лихорадкѣ.
А Николай Николаевичъ Байдаровъ еще выше поднялъ свою бѣлокурую голову. Его красивое, молодое лицо, свѣжее, румяное и холеное, безбородое, съ шелковистыми небольшими усиками, и его голубые, блиставшіе рѣзкимъ блескомъ, глаза были дерзко-вызывающіе. На тонкихъ искривленныхъ губахъ блуждала усмѣшка. Маленькая рука съ кольцомъ на мизинцѣ небрежно играла цѣпочкой на бѣлоснѣжномъ жилетѣ.
Прошла минута, другая...
— Уходите, Николай Николаевичъ!—шепнулъ сосѣдъ его.