и ожидавшихъ, изъ-за полминуты отдачи или уборки парусовъ, безпощаднаго наказания.
И на, „Отважномъ“ не было того трепета команды, какой бывалъ на многихъ судахъ при каждой работѣ и при каждомъ ученіи. Не было оскорбительныхъ наказаній, и рѣдко, очень рѣдко раздавались на бакѣ крики наказываемаго линьками матроса.
Случалось, что въ минуты служебнаго пылаи Петръ Васильевичъ наскакивалъ на матроса, во-время не от- давшаго марса-фала или сдѣлавшаго такую же серьезную служебную провинность. Наскакивалъ и, случалось, ударялъ...
Но черезъ пять же минутъ онъ подходилъ къ матросу и, словно извиняясь, говорилъ:
— А ты, братецъ, впередъ отдавай марса-фалъ... Я за дѣло ударилъ... И ты не обижайся...
И хоть матросъ говорилъ, что не обижался, но Петру Васильевичу все-таки бывало не по себѣ. И онъ давалъ себѣ слово сдерживаться...
Но особенно сдержанъ и терпимъ былъ Петръ Васильевичъ въ своей неудачной семейной жизни, что не было секретомъ въ Кронштадтѣ. Всѣ видѣли, съ какою безграничною и въ то же время робкою любовью на лицѣ входилъ онъ въ морское собраніе, подъ руку съ молодой, привлекательной брюнеткой; всѣ знали, что Лидія Викторовна обманываетъ его.
И, разумѣется, всѣ считали Петра Васильевича „форменнымъ“ простофилей, у котораго глаза слѣпы.
Какъ ни простъ и снисходителенъ онъ, какъ ни любитъ свою жену, все-таки развѣ могъ бы жить подъ одной кровлей съ такой „дамочкой“, которая только позоритъ его, если бы былъ не такой „фефелой“ и могъ бы догадаться о томъ, что знаетъ весь Кронштадта. Давно бы слѣдовало прогнать эту „тварь“ и отнять у нея ихъ трехлѣтняго сына.