разсудить безпристрастнѣе и замысловатѣе твоего; — а кто хочетъ знать да вѣдать послѣдній приговоръ судіи Шемяки, конецъ и дѣлу вѣнецъ, тотъ купи, за три гривны, повѣствованіе о судѣ Шемякиномъ, съ изящными изображеніями, не то Суздальскаго, не то Владимірскаго художника, начинающееся словами: «Въ нѣкоторыхъ Полестинахъ два мужа живяше» — и читай — у меня и языкъ не поворотится пересказывать; а я, по просьбѣ свата, замѣчу только мимоходомъ, что изображеніе Суда Шемякина, церемоніала шествія мышей, погребающихъ кота, и симъ подобныя, неосновательно называются обыкновенно лубочными: это, говоритъ Демьянъ, показываетъ невѣжество и унизительно для Суздальцевъ; изображенія сіи искусно вырѣзываются на ольховыхъ доскахъ, а не на мягкомъ и волокнистомъ лубкѣ. Но сватъ меня заговорилъ, и я отбрелъ отъ кола; началъ, такъ
рассудить беспристрастнее и замысловатее твоего; — а кто хочет знать да ведать последний приговор судии Шемяки, конец и делу венец, тот купи, за три гривны, повествование о суде Шемякином, с изящными изображениями, не то Суздальского, не то Владимирского художника, начинающееся словами: «В некоторых Полестинах два мужа живяше» — и читай — у меня и язык не поворотится пересказывать; а я, по просьбе свата, замечу только мимоходом, что изображение Суда Шемякина, церемониала шествия мышей, погребающих кота, и сим подобные, неосновательно называются обыкновенно лубочными: это, говорит Демьян, показывает невежество и унизительно для Суздальцев; изображения сии искусно вырезываются на ольховых досках, а не на мягком и волокнистом лубке. Но сват меня заговорил, и я отбрел от кола; начал, так
