ство ему небесное, вѣчная память, смышленъ и хитеръ, на выдумки, на догадки, тороватѣй Нѣмца инова — ему пальца въ ротъ не клади! Бывало и комаръ носу не подточитъ; да любилъ покойникъ, нечего грѣха таить, чтобы ему просители глаза вставляли серебряные; бывало стукнетъ по головѣ молотомъ, не отзоветсяль золотомъ? Да и самъ только тѣмъ правъ бывалъ, что за него праведныя деньги молились. Шемяка нашъ простъ, хоть колъ на головѣ теши, да добръ и богобоязливъ; такъ мужики и надѣялись нажить отъ него добра, да и оскоромились. Не то бѣда, что ростетъ лебеда, а то бѣды, какъ нѣтъ и лебеды!
Приходитъ къ старостѣ Шемякѣ баба, просить на парня, что горшки побилъ. Парню, лежа на полатяхъ, соскучилось; поймалъ онъ клячу, а какъ онъ былъ не изъ самыхъ ловкихъ и проворныхъ, такъ не умѣлъ и сѣсть, покуда кума его не подсадила. Кляченка начала его
ство ему небесное, вечная память, смышлен и хитер, на выдумки, на догадки, тороватей Немца инова — ему пальца в рот не клади! Бывало и комар носу не подточит; да любил покойник, нечего греха таить, чтобы ему просители глаза вставляли серебряные; бывало стукнет по голове молотом, не отзовется ль золотом? Да и сам только тем прав бывал, что за него праведные деньги молились. Шемяка наш прост, хоть кол на голове теши, да добр и богобоязлив; так мужики и надеялись нажить от него добра, да и оскоромились. Не то беда, что растет лебеда, а то беды, как нет и лебеды!
Приходит к старосте Шемяке баба, просить на парня, что горшки побил. Парню, лежа на полатях, соскучилось; поймал он клячу, а как он был не из самых ловких и проворных, так не умел и сесть, покуда кума его не подсадила. Кляченка начала его
