заслужить любовь и руку дочери моей прекрасной дѣвицы Катерины. Для милова дружка и сережку изъ ушка! Снарядилъ его, въ походъ отпустилъ, гусли самогуды въ мошнѣ кожаной на плечи повѣсилъ — заиграли, заплясали, пѣсни чудныя запѣли — а Иванъ лыжи наострилъ да направилъ во свояси; шагаетъ, какъ жаръ-птица летаетъ, домой торопится поспѣшаетъ. Шелъ онъ оттуда высокосный годъ безъ недѣли со днемъ, не то поменьше, не то побольше, не поспѣть ему и назадъ въ сутки! Стоитъ надъ путемъ дорогой избушка домосѣдка, распустила крылья какъ курочка-насѣдка, а въ ней стукотня; лукошко, кузовокъ, корзина да коробокъ, вмѣсто цыплятъ вокругъ похаживаютъ, а двѣ вѣдьмы, сестры, одна буланая, одна соловая, вокругъ избы дозоромъ объѣзжаютъ, никого къ ней не допускаютъ. Повѣсилъ Иванъ гусли самогуды на дерево, заслушались вѣдьмы игры чудесной, а онъ тѣмъ часомъ
заслужить любовь и руку дочери моей прекрасной девицы Катерины. Для милова дружка и сережку из ушка! Снарядил его, в поход отпустил, гусли самогуды в мошне кожаной на плечи повесил — заиграли, заплясали, песни чудные запели — а Иван лыжи наострил да направил восвояси; шагает, как жар-птица летает, домой торопится поспешает. Шел он оттуда високосный год без недели со днем, не то поменьше, не то побольше, не поспеть ему и назад в сутки! Стоит над путем дорогой избушка домоседка, распустила крылья как курочка-наседка, а в ней стукотня; лукошко, кузовок, корзина да коробок, вместо цыплят вокруг похаживают, а две ведьмы, сестры, одна буланая, одна соловая, вокруг избы дозором объезжают, никого к ней не допускают. Повесил Иван гусли самогуды на дерево, заслушались ведьмы игры чудесной, а он тем часом
