смерть твоя пришла неминучая. Поди-ка выдь на лужайку муравчатую, на мою заповѣдную мѣлко-травчатую, погляди еще разъ на бѣлый свѣтъ, простися, покайся, умирать собирайся, а я голову съ тебя какъ съ воробья сорву! Охота хуже неволи; ты же самъ обрекся не животу, а смерти; слово сказано языкомъ да губами, а держись за него зубами!
Вышелъ Иванъ молодой сержантъ на лужайку заповѣдную вѣчно-зеленую, вспомнилъ родину свою, супругу молодую, прекрасную Катерину, и залился слезами горькими. Что рыбѣ погибать на сушѣ и безводьи, то добру мо̀лодцу умирать въ чужѣ на безродьи! Вынулъ Иванъ платочекъ завѣтный Италіянской утереть въ послѣдній разъ слезу молодецкую — а ужъ Котышъ-Нахалъ зоветъ его на расправу, подъ окномъ косятчатымъ сидя, въ растворчатое глядя. — Пришелъ къ нему капралъ, нашъ заживо мертвымъ себя почитаетъ, мо-
смерть твоя пришла неминучая. Поди-ка выдь на лужайку муравчатую, на мою заповедную мелко-травчатую, погляди еще раз на белый свет, простися, покайся, умирать собирайся, а я голову с тебя как с воробья сорву! Охота хуже неволи; ты же сам обрекся не животу, а смерти; слово сказано языком да губами, а держись за него зубами!
Вышел Иван молодой сержант на лужайку заповедную вечно-зеленую, вспомнил родину свою, супругу молодую, прекрасную Катерину, и залился слезами горькими. Что рыбе погибать на суше и безводьи, то добру молодцу умирать в чуже на безродьи! Вынул Иван платочек заветный Итальянской утереть в последний раз слезу молодецкую — а уж Котыш-Нахал зовет его на расправу, под окном косятчатым сидя, в растворчатое глядя. — Пришел к нему капрал, наш заживо мертвым себя почитает, мо-
