ходилъ всю поднебесную; а Иванъ на брюхо легъ, спиной укрылся, зѣвнуть не успѣлъ заснулъ. Вставай, капралъ! пора за работу; а правда твоя, мертвыхъ людей больше; живыхъ безъ четверти съ седьмухой три осьмины, а остальные всѣ мертвые!
Свѣтитъ Иванъ опять ночь со днемъ, перемогся и другую, а до третьей стало доходить, вздремнулъ, да такъ что всхропнулъ да присвиснулъ! Толкнулъ его Котышъ въ ребро: спишь, Иванъ? А онъ очнулся, да не нашелся, а вымолвилъ съ перепугу словцо Русское: виноватъ! къ пиву ѣдется, а къ слову молвится: авось, небось, да какъ нибудь, а если на бѣду концы съ концами не сойдутся: виноватъ! Вотъ что нашего брата на Русской землѣ и губитъ; вотъ за что нашего брата и бьютъ, да видно все еще мало; неймется! Изъ твоей вины, молвилъ Котышъ-Нахалъ, не рукавицы шить, не сапоги тачать, а если такъ, то дѣлать нечего,
ходил всю поднебесную; а Иван на брюхо лег, спиной укрылся, зевнуть не успел, заснул. Вставай, капрал! пора за работу; а правда твоя, мертвых людей больше; живых без четверти с седьмухой три осьмины, а остальные все мертвые!
Светит Иван опять ночь со днем, перемогся и другую, а до третьей стало доходить, вздремнул, да так что всхрапнул да присвиснул! Толкнул его Котыш в ребро: спишь, Иван? А он очнулся, да не нашелся, а вымолвил с перепугу словцо Русское: виноват! к пиву едется, а к слову молвится: авось, небось, да как нибудь, а если на беду концы с концами не сойдутся: виноват! Вот что нашего брата на Русской земле и губит; вот за что нашего брата и бьют, да видно всё еще мало; неймется! Из твоей вины, молвил Котыш-Нахал, не рукавицы шить, не сапоги тачать, а если так, то делать нечего,
