— Эка невидаль, отвѣчалъ Миронычъ, будто то и черви, что мы ѣдимъ: по моему такъ то черви, что насъ ѣдятъ! Смазной, да затягивай хоть ты, съ дуру, пѣсню свою, про червяка черемховаго!
— Погоди, отвѣчалъ Смазной, вишь трюмный нашъ, Спирька, задремалъ, такъ чтобъ не потревожить!
— Чего тутъ годить, на посулѣ, что на стулѣ, посидишь, да и встанешь, сказалъ опять первый.
— Встанешь, пройдешься, да и опять присядешь; отвѣчалъ тотъ — посуленое ждется; что я тебѣ за пѣсенникъ дался? Много ли васъ тутъ охочихъ до пѣсенъ моихъ? Я меньше какъ при двѣнадцати, зубовъ не оскалю и голосу не подамъ!
— И дѣло, подхватилъ марсовой; у насъ былъ, въ Касимовѣ, мѣщанинъ; какъ началъ торговать, такъ бывало на пятакъ въ день уторгуетъ, да еще два гроша сдачи дастъ — а расторговался, поднялся съ мѣлочнова
— Эка невидаль, отвечал Мироныч, будто то и черви, что мы едим: по-моему так то черви, что нас едят! Смазной, да затягивай хоть ты, с дуру, песню свою, про червяка черемхового!
— Погоди, отвечал Смазной, вишь трюмный наш, Спирька, задремал, так чтоб не потревожить!
— Чего тут годить, на посуле, что на стуле, посидишь, да и встанешь, сказал опять первый.
— Встанешь, пройдешься, да и опять присядешь; отвечал тот — посуленое ждется; что я тебе за песенник дался? Много ли вас тут охочих до песен моих? Я меньше как при двенадцати, зубов не оскалю и голосу не подам!
— И дело, подхватил марсовой; у нас был, в Касимове, мещанин; как начал торговать, так бывало на пятак в день уторгует, да еще два гроша сдачи даст — а расторговался, поднялся с мелочнова
