имъ, куда глаза глядятъ, куда стопы несутъ богатырскія, за каждымъ шагомъ къ терему приближается. Видитъ наконецъ, змѣй летучій Горыничъ, чудовище стоглавое, непобѣдимое, что послы его съ пути сбить Царевича не возмогли, а указали ему только дорогу ко гнѣзду его и жилищу, къ терему семибашенному, въ открытый бой съ нимъ вступаетъ. — Стоитъ, на озерѣ обширномъ, теремъ семибашенный, пловучій, безъ приступу, безъ воротъ; выплываютъ изъ семи башенъ по семи кораблей, на каждомъ кораблѣ по семи батарей, на батареѣ по семи самострѣловъ, на каждомъ самострѣлѣ по семисотъ стрѣлъ. Осыпали стрѣлы Царевича, такъ, что свѣту Божьяго не взвидѣлъ: солнце затмилось тучами ихъ.
И не птица, а летаю,
Но крылами не машу —
Клевъ булатный; настигаю —
Какъ вопьюсь, такъ задрожу!
Я летаю, не виляю,
Не пою я, а свищу!
им, куда глаза глядят, куда стопы несут богатырские, за каждым шагом к терему приближается. Видит, наконец, змей летучий Горынич, чудовище стоглавое, непобедимое, что послы его с пути сбить Царевича не возмогли, а указали ему только дорогу ко гнезду его и жилищу, к терему семибашенному, в открытый бой с ним вступает. — Стоит, на озере обширном, терем семибашенный, плавучий, без приступу, без ворот; выплывают из семи башен по семи кораблей, на каждом корабле по семи батарей, на батарее по семи самострелов, на каждом самостреле по семисот стрел. Осыпали стрелы Царевича, так, что свету Божьего не взвидел: солнце затмилось тучами их.
И не птица, а летаю,
Но крылами не машу —
Клев булатный; настигаю —
Как вопьюсь, так задрожу!
Я летаю, не виляю,
Не пою я, а свищу!