— А что, — спросилъ онъ, — хорошо вамъ здѣсь на дачѣ, г-нъ кюре?
Дача эта была однимъ изъ тѣхъ микроскопическихъ домиковъ, гдѣ городскіе и сельскіе провансальцы ютятся лѣтомъ, чтобы пользоваться воздухомъ. Аббатъ нанялъ эту хижину въ полѣ, въ пяти минутахъ ходьбы отъ своего священническаго дома, слишкомъ маленькаго для него, стоящаго какъ плѣнникъ въ центрѣ прихода, противъ церкви.
Но онъ даже лѣтомъ не переѣзжалъ на эту дачу, а заходилъ туда иногда на нѣсколько дней, чтобы вполнѣ насладиться природой и пострѣлять изъ пистолета.
— Да, мой другъ, — сказалъ священникъ, — мнѣ тутъ очень хорошо.
Изъ-за деревьевъ показалось низкое розоватое строеніе, окруженное маслинами, росшими на открытомъ полѣ, среди которыхъ оно походило на провансальскій грибъ.
У входа виднѣлась рослая женщина, накрывавшая небольшой обѣденный столъ, на которомъ она поочередно аккуратно и медленно размѣщала приборъ: сначала тарелку, потомъ салфетку, наконецъ хлѣбъ и стаканъ. На головѣ ея былъ маленькій конусообразный мѣстный чепчикъ, на черной шелковой или бархатной верхушкѣ котораго красовались бѣлые шампиньоны.
Подойдя поближе, аббатъ окликнулъ ее:
— Эй, Маргарита!
Она остановилась, обернулась и, узнавъ своего хозяина, сказала:
— А, это вы, г-нъ кюре?
— Да. Я принесъ тебѣ отличную рыбу, и ты изжаришь мнѣ сейчасъ зубчатку въ маслѣ, въ одномъ маслѣ, безо всего, понимаешь?
