ее, а мелкія мѣстныя новости ежедневно вливали въ ея душу новое отвращеніе н пренебреженіе къ людямъ.
Дочь Кульяровъ родила и выходитъ замужъ.
Сирота, служанка Мартеновъ, была беременна, молоденькая пятнадцатилѣтняя сосѣдка—тоже; бѣдная вдова, хромоногая и грязная, которую прозвали Замарахой,—до такой степени была ужасна ея неопрятность,—даже и та была беременна.
Постоянно говорили о новой беременности, о новомъ любовномъ похожденіи дѣвушки, замужней крестьянки—матери семейства или богатаго уважаемаго фермера.
Казалось, что эта знойная весна такъ же волновала соки въ людяхъ, какъ и въ растеніяхъ.
Угасшая чувственность Жанны уже не волновалась, сердце замерло, жила еще только сантиментальная душа съ ея теплыми и плодотворными грезами; только ими волновалась она, только на нихъ отзывалась; чуткая къ мечтамъ, она умерла для чувственности и съ удивленіемъ, съ отвращеніемъ, граничащимъ съ ненавистью, относилась къ этой грязной животности.
Совокупленіе живыхъ существъ внушало ей теперь отвращеніе, какъ что-то противуестественное, и если она упрекала Жильберту, то это было не за то, что она завладѣла ея мужемъ, а за то, что она тоже впала въ эту всеобщую грязь. Вѣдь она не была изъ породы крестьянокъ съ ихъ низкими инстинктами.
Какъ же могла она отдаваться такъ же, какъ эти животныя?
Въ день пріѣзда ея родителей Жюльенъ оживилъ въ ней это отвращеніе, разсказавъ ей, какъ вещь совершенно естественную и забавную, исторію про булочника. Онъ услыхалъ какой-то шумъ въ своей печи. Такъ какъ это былъ день,
