Его охватило сомнѣніе, смутная тревога; онъ чувствовалъ, что въ немъ зарождается одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые онъ когда-то задавалъ себѣ.
Зачѣмъ Богъ сдѣлалъ это? Если ночь предназначена для сна, для безсознательнаго покоя, для забвенія всего, то зачѣмъ Дѣлать ее прекраснѣе дня, сладостнѣе утренней и вечерней зари? Зачѣмъ это тихое, плѣнительное свѣтило поэтичнѣе солнца? Оно такъ скромно, что ему предназначено, повидимому, освѣщать вещи слишкомъ нѣйтыя и таинственныя для яркаго свѣта. Зачѣмъ оно Придаетъ такую ясность мраку? Почему самая искусная пѣвчая птица не отдыхаетъ подобно другимъ, а поетъ въ тревожномъ полумракѣ? Зачѣмъ на міръ наброшено это прозрачное покрывало? Зачѣмѣ это замираніе сердца, это волненіе души, это томленіе плоти? Къ чему расточается такой соблазнъ, когда люди не видятъ его, предаваясь отдыху въ своихъ постеляхъ? Для кого предназначено это величественное зрѣлище, это обиліе поэзіи, изливаемой съ неба на землю?… Аббатъ не понималъ.
Но вотъ тамъ, въ концѣ луга, подъ сводомъ деревьевъ, пропитанныхъ блестящимъ туманомъ, показались рядомъ двѣ тѣни.
Мужчина былъ выше и держалъ за шею свою подругу, по временамъ цѣлуя ее въ лобъ. Они вдругъ оживили эту неподвижную картину, служившую какъ бы божественною рамкой, созданной для нихъ. Они оба казались однимъ существомъ,—существомъ, для котораго предназначалась эта тихая, безмолвная ночь; и они шли по направленію къ священнику, какъ живой отвѣтъ, который бросалъ Господь своему вопрошателю.
Онъ стоялъ, сердце его билось все сильнѣе и сильнѣе, и ему казалось, что передъ нимъ развертывается какая-то биб-
