сочковъ полотна, которые такъ старательно сшивала и, повертывая ихъ въ своихъ поднятыхъ рукахъ, чтобы лучше разсмотрѣть, спрашивала: „Не правда ли, онъ будетъ красивъ въ этомъ?“
Баронъ и мама улыбались этой неистовой нѣжности, но Жюльенъ, стѣсненный въ своихъ привычкахъ, потерявши съ появленіемъ этого крикливаго и всемогущаго тирана часть своего достоинства, какъ главы дома, безсознательно ревновалъ этого кусочка-человѣка, укравшаго его мѣсто въ домѣ, и постоянно повторялъ съ гнѣвомъ и нетерпѣніемъ: „Какъ она несносна съ своимъ мальчишкой!“
Она вскорѣ стала такъ поглощена этою любовью, что по цѣлымъ ночамъ просиживала у колыбели, наблюдая за сномъ малютки, и до того погружалась въ это страстное и болѣзненное созерцаніе, что совсѣмъ не знала покоя; она слабѣла, худѣла, начала кашлять и докторъ приказалъ удалить отъ нея сына.
Она сердилась, умоляла, плакала, но къ ея просьбамъ оставались глухи. Ребенка каждый вечеръ помѣщали около кормилицы и каждую ночь мать вставала, босая, и прикладывала ухо къ замочной скважинѣ, чтобы подслушать, покойно ли онъ спитъ, не проснулся ли и не нужно ли ему чего-нибудь.
Одинъ разъ, когда Жюльенъ, обѣдавшій у Фурвиллей, поздно возвратился домой, онъ засталъ ее въ такомъ положеніи и съ тѣхъ поръ ее стали запирать въ ея комнатѣ на ключъ, чтобы принудить ее не вставать по ночамъ.
Крестины были около конца августа. Крестнымъ отцомъ былъ баронъ, крестной матерью—тетя Лизонъ. Ребенокъ былъ названъ Пьеромъ Симономъ Полемъ. Домашніе стали его звать просто Полемъ.
Въ первыхъ числахъ сентября тетя Лизонъ незамѣтно
