проявленія скупости своего мужа. Ей казалось это низкимъ и гнуснымъ, — ей, воспитанной въ семьѣ, гдѣ деньгамъ не придавалось никакого значенія. Какъ часто слышала она отъ матери фразу: „Деньги и созданы для того, чтобъ ихъ расходовать“. Теперь же Жюльенъ повторялъ: „Ты, кажется, никогда не отвыкнешь бросать деньги въ окно!“ И каждый разъ, когда ему удавалось съэкономить нѣсколько копѣекъ изъ жалованья или счёта, онъ съ улыбкой говорилъ, кладя монету въ карманъ: „Изъ малыхъ источниковъ образуются большія рѣки“.
Иными днями Жанна возвращалась однако къ своимъ былымъ грезамъ. Она оставляла работу и съ опущенными руками и потухшимъ взглядомъ переживала одинъ изъ своихъ дѣвичьихъ романовъ, увлекаясь прелестными подробностями. Но вдругъ голосъ Жюльена, отдававшаго приказанія дядѣ Симону, прерывалъ ея мечты и она снова терпѣливо принималась за работу: „Все это уже прошло“, говорила она себѣ и слезы капали ей на пальцы, водившіе иглой.
Розалія, прежде всегда веселая и постоянно напѣвавшая пѣсни, тоже измѣнилась. Ея полныя, когда-то румяныя щеки поблѣднѣли, впали и принимали порой землистый оттѣнокъ.
Жанна часто спрашивала ее: „Не больна ли ты, милая“? — „Нѣтъ, сударыня“, постоянно отвѣчала дѣвушка. Она немного краснѣла и быстро убѣгала. Вмѣсто того, чтобы бѣгать, какъ прежде, она еле передвигала ноги; не казалась уже такою кокетливой и ничего не покупала у странствующихъ торговцевъ, напрасно соблазнявшихъ ее шелковыми лентами, корсетами и всевозможными косметическими товарами.
Большой домъ казался пустымъ и мрачнымъ съ своимъ фасадомъ, испачканнымъ появившимися на немъ послѣ дождя грязными сѣрыми полосами.
