Разскажу я имъ баснословъ-баянъ,
Что въ родныхъ степяхъ порѣдѣлъ туманъ,
Что сокрылися гады, филины,
Супротивники пересилены,
Что крещеный людъ на завалинахъ,
Словно вешній цвѣтъ на прогалинахъ…
Ахъ, не въ руку сонъ! Сѣдовласый боръ
Чуда-терема сторожитъ затворъ,
На сѣдыхъ щекахъ слезовая смоль,
Межъ бровей-трущобъ вѣщей думы боль.
Расскажу я им баснослов-баян,
Что в родных степях поредел туман,
Что сокрылися гады, филины,
Супротивники пересилены,
Что крещеный люд на завалинах,
Словно вешний цвет на прогалинах…
Ах, не в руку сон! Седовласый бор
Чуда-терема сторожит затвор,
На седых щеках слезовая смоль,
Меж бровей-трущоб вещей думы боль.
Я — мраморный ангелъ на старомъ погостѣ,
Гдѣ схимницы-ели, да никлый плакунъ,
Крыломъ осѣняю трухлявыя кости,
Подножья обвѣтренный, ржавый чугунъ;
Въ рукѣ моей лира, и бренные гости
Уснули подъ отзвуки каменныхъ струнъ.
И многіе годы, судьбы непреклоннѣй,
Блюду я забвеніе, сны и гроба,
Поэзіи символъ — мой гимнъ легкозвоннѣй,
Чѣмъ осенью травъ золотая мольба…
Я — мраморный ангел на старом погосте,
Где схимницы-ели, да никлый плакун,
Крылом осеняю трухлявые кости,
Подножья обветренный, ржавый чугун;
В руке моей лира, и бренные гости
Уснули под отзвуки каменных струн.
И многие годы, судьбы непреклонней,
Блюду я забвение, сны и гроба,
Поэзии символ — мой гимн легкозвонней,
Чем осенью трав золотая мольба…
