противъ этого зла; словомъ, что вообще является его благомъ. Это значитъ, что должно любить другого разумно; неразумная любовь повредитъ ему, можетъ быть, болѣе ненависти. Разумное же и существенное благодѣяніе въ своемъ наиболѣе богатомъ и значительномъ видѣ есть всеобщее разумное дѣланіе государства; дѣланіе, въ сравненіи съ которымъ дѣланіе единичнаго, какъ такового, становится вообще чѣмъ то столь незначительнымъ, что почти не заслуживаетъ упоминанія. Если бы единичное дѣланіе вздумало себя противопоставить государственному, или прямо ради себя сдѣлавшись преступнымъ, или изъ любви къ другому обойдя всеобщее въ отношеніи той доли и правъ, которыя оно въ немъ имѣетъ, то оно оказалось бы безполезнымъ и было бы непреодолимо разрушено. Такова сила дѣланія государства. Для благодѣянія, которое есть чувство, остается значеніе лишь совершенно единичнаго дѣланія, помощи въ крайности, помощи столь же случайной, какъ и мгновенной. Случаемъ опредѣляется не только поводъ благодѣянія, но и то, станетъ ли оно вообще произведеніемъ, не уничтожится ли сейчасъ же снова и не обратится ли скорѣе во зло. Такимъ образомъ, эта дѣятельность на благо другихъ, которая высказывается, какъ необходимая, такова, что она можетъ существовать, а можетъ и не существовать; можетъ стать произведеніемъ, быть благой или не быть, если къ тому или другому случайно представится возможность. Вслѣдствіе этого данный законъ столь же мало имѣетъ всеобщее содержаніе, какъ и первый, разсмотрѣнный выше. Онъ не выражаетъ, какъ подобало бы абсолютному нравственному закону, такого нѣчто, которое существовало бы въ себѣ и для себя. Другими словами, такіе законы остаются лишь при долженствованіи, но не имѣютъ дѣйствительности; они не законы, а лишь заповѣди.
Оказывается, что изъ природы самого дѣла выясняется необходимость отказаться отъ всеобщаго абсолютнаго содержанія, такъ какъ съ простой субстанціей (а сущность и состоитъ въ томъ, чтобы быть такой простой) несоизмѣрима всякая опредѣленность, какую бы къ ней ни приложили. Въ своей простой абсолютности сама заповѣдь выражаетъ непосредственное нравственное бытіе. Различіе, появляющееся въ ней, есть опредѣленность и, слѣдовательно, содержаніе, которое стоитъ подъ абсолютной всеобщностью этого простого бытія. При необходимости отказаться отъ абсолютнаго содержанія, отвѣчающей такой заповѣди можно признать лишь формальную всеобщность или отсутствіе противорѣчія съ собой 9* Вѣдь безсодержательная всеобщность формальна; а абсолютное содержаніе равносильно различію, которое вмѣстѣ не было бы таковымъ,, т.-е. безсодержательности.
Итакъ, закононолаганію остается чистая форма всеобщности или, что то же, тавтологія сознанія. Она противополагается содержанію и является знаніемъ не о сущемъ или дѣйствительномъ содержаніи, а о сущности или о равенствѣ съ собою.
Вслѣдствіе этого, нравственная сущность не есть сама непосредственно содержаніе, а лишь мѣрило, опредѣляющее способность даннаго содержанія быть закономъ, поскольку оно не противорѣчитъ самому себѣ. Такъ разумъ заковополагающій низведенъ до разума лишь испытывающаго.
9 Особенность категорическаго императива у Канта.
против этого зла; словом, что вообще является его благом. Это значит, что должно любить другого разумно; неразумная любовь повредит ему, может быть, более ненависти. Разумное же и существенное благодеяние в своем наиболее богатом и значительном виде есть всеобщее разумное делание государства; делание, в сравнении с которым делание единичного, как такового, становится вообще чем то столь незначительным, что почти не заслуживает упоминания. Если бы единичное делание вздумало себя противопоставить государственному, или прямо ради себя сделавшись преступным, или из любви к другому обойдя всеобщее в отношении той доли и прав, которые оно в нём имеет, то оно оказалось бы бесполезным и было бы непреодолимо разрушено. Такова сила делания государства. Для благодеяния, которое есть чувство, остается значение лишь совершенно единичного делания, помощи в крайности, помощи столь же случайной, как и мгновенной. Случаем определяется не только повод благодеяния, но и то, станет ли оно вообще произведением, не уничтожится ли сейчас же снова и не обратится ли скорее во зло. Таким образом, эта деятельность на благо других, которая высказывается, как необходимая, такова, что она может существовать, а может и не существовать; может стать произведением, быть благой или не быть, если к тому или другому случайно представится возможность. Вследствие этого данный закон столь же мало имеет всеобщее содержание, как и первый, рассмотренный выше. Он не выражает, как подобало бы абсолютному нравственному закону, такого нечто, которое существовало бы в себе и для себя. Другими словами, такие законы остаются лишь при долженствовании, но не имеют действительности; они не законы, а лишь заповеди.
Оказывается, что из природы самого дела выясняется необходимость отказаться от всеобщего абсолютного содержания, так как с простой субстанцией (а сущность и состоит в том, чтобы быть такой простой) несоизмерима всякая определенность, какую бы к ней ни приложили. В своей простой абсолютности сама заповедь выражает непосредственное нравственное бытие. Различие, появляющееся в ней, есть определенность и, следовательно, содержание, которое стоит под абсолютной всеобщностью этого простого бытия. При необходимости отказаться от абсолютного содержания, отвечающей такой заповеди можно признать лишь формальную всеобщность или отсутствие противоречия с собой 9* Ведь бессодержательная всеобщность формальна; а абсолютное содержание равносильно различию, которое вместе не было бы таковым,, т. е. бессодержательности.
Итак, закононолаганию остается чистая форма всеобщности или, что то же, тавтология сознания. Она противополагается содержанию и является знанием не о сущем или действительном содержании, а о сущности или о равенстве с собою.
Вследствие этого, нравственная сущность не есть сама непосредственно содержание, а лишь мерило, определяющее способность данного содержания быть законом, поскольку оно не противоречит самому себе. Так разум заковополагающий низведен до разума лишь испытывающего.
9 Особенность категорического императива у Канта.
