Страница:Гегель Г.В.Ф. - Наука логики. Т. 3 - 1916.djvu/19

Эта страница не была вычитана
— 10 —

считаться не чѣмъ-либо внѣшнимъ, а выведеннымъ по требованію науки изъ него самого. Но, въ дѣйствительности, эта реальность не есть та данная черезъ воззрѣніе и представленіе матерія, которая противопоставляется понятію, какъ реальное. "Это только понятіе", — такъ говорятъ обыкновенно, противопоставляя понятію, какъ нѣчто болѣе превосходное, не только идею, но и чувственное, пространственное и временное осязательное существованіе. Такимъ образомъ, отвлеченное считается ничтожнѣе конкретнаго, такъ какъ изъ перваго отбрасывается столько-то такой-то матеріи. Отвлеченіе получаетъ при этомъ предположеніи такой смыслъ, что изъ конкретнаго лишь для нашего субъективнаго употребленія выдѣляется тотъ или иной признакъ такъ, чтобы при отрицаніи такихъ-то качествъ и свойствъ предмета онъ не утрачивалъ ничего въ своей цѣнности и своемъ достоинствѣ, но какъ реальное, разсматриваемое лишь съ другой стороны, сохранялъ попрежнему полное свое значеніе, и чтобы лишь отъ неспособности разсудка зависѣла невозможность усвоенія всего этого богатства и необходимость удовлетвориться скудною отвлеченностью. Но если данная матерія воззрѣнія и многообразіе представленія признаются реальными въ противоположность мыслимому и понятію, то это такой взглядъ, отреченіе отъ котораго служитъ условіемъ не только философствованіи, но предполагается даже религіею; ибо какъ возможны потребность въ ней и ея смыслъ, если бѣглое и поверхностное явленіе чувственнаго и частнаго еще считается за истину? Философія же даетъ основанный на пониманіи взглядъ на то, что слѣдуетъ разумѣть подъ реальностью чувственнаго бытія, и предпосылаетъ разсудку эти ступени ощущенія и воззрѣнія, чувственнаго сознанія и т. д. постольку, поскольку онѣ въ его становленіи служатъ его условіями' но лишь такъ, что понятіе возникаетъ, какъ ихъ основаніе, изъ ихъ діалектики и уничтоженія, а не такъ, чтобы оно было обусловлено ихъ реальностью. Поэтому на отвлекающее мышленіе слѣдуетъ смотрѣть не просто, какъ на отстраненіе чувственной матеріи, которая при этомъ не терпитъ никакого ущерба въ своей реальности, но оно есть скорѣе снятіе послѣдней и сведеніе ея, какъ простого явленія, къ существенному, проявляющемуся только въ понятіи. Конечно, если бы отвлеченность служила даже лишь признакомъ или знакомъ того, что должно быть оставлено въ понятіи изъ состава конкретнаго явленія, то въ этомъ случаѣ она должна бы была быть какимъ-либо отдѣльнымъ чувственнымъ опредѣленіемъ предмета, избраннымъ предпочтительно передъ другими ради нѣкотораго внѣшняго интереса, однороднымъ и одной природы съ ними.

Главное недоразумѣніе, которое здѣсь возникаетъ, состоитъ въ томъ мнѣніи, будто естественный принципъ или начало, отъ коего исходятъ въ естественномъ развитіи или въ исторіи развивающагося индивидуума, есть истинное и по понятію первое. Воззрѣніе или бытіе, правда, по природѣ есть первое или условіе понятія, но оно вслѣдствіе того еще не есть безусловное въ себѣ и для себя; напротивъ, въ понятіи снимается ихъ реальность, а вмѣстѣ съ тѣмъ и та видимость, которую они имѣли, какъ обусловливающее реальное. Если дѣло идетъ не объ истинѣ, а только объ исторіи,


Тот же текст в современной орфографии

считаться не чем-либо внешним, а выведенным по требованию науки из него самого. Но, в действительности, эта реальность не есть та данная через воззрение и представление материя, которая противопоставляется понятию, как реальное. "Это только понятие", — так говорят обыкновенно, противопоставляя понятию, как нечто более превосходное, не только идею, но и чувственное, пространственное и временное осязательное существование. Таким образом, отвлеченное считается ничтожнее конкретного, так как из первого отбрасывается столько-то такой-то материи. Отвлечение получает при этом предположении такой смысл, что из конкретного лишь для нашего субъективного употребления выделяется тот или иной признак так, чтобы при отрицании таких-то качеств и свойств предмета он не утрачивал ничего в своей ценности и своем достоинстве, но как реальное, рассматриваемое лишь с другой стороны, сохранял по-прежнему полное свое значение, и чтобы лишь от неспособности рассудка зависела невозможность усвоения всего этого богатства и необходимость удовлетвориться скудною отвлеченностью. Но если данная материя воззрения и многообразие представления признаются реальными в противоположность мыслимому и понятию, то это такой взгляд, отречение от которого служит условием не только философствовании, но предполагается даже религиею; ибо как возможны потребность в ней и её смысл, если беглое и поверхностное явление чувственного и частного еще считается за истину? Философия же дает основанный на понимании взгляд на то, что следует разуметь под реальностью чувственного бытия, и предпосылает рассудку эти ступени ощущения и воззрения, чувственного сознания и т. д. постольку, поскольку они в его становлении служат его условиями' но лишь так, что понятие возникает, как их основание, из их диалектики и уничтожения, а не так, чтобы оно было обусловлено их реальностью. Поэтому на отвлекающее мышление следует смотреть не просто, как на отстранение чувственной материи, которая при этом не терпит никакого ущерба в своей реальности, но оно есть скорее снятие последней и сведение её, как простого явления, к существенному, проявляющемуся только в понятии. Конечно, если бы отвлеченность служила даже лишь признаком или знаком того, что должно быть оставлено в понятии из состава конкретного явления, то в этом случае она должна бы была быть каким-либо отдельным чувственным определением предмета, избранным предпочтительно перед другими ради некоторого внешнего интереса, однородным и одной природы с ними.

Главное недоразумение, которое здесь возникает, состоит в том мнении, будто естественный принцип или начало, от коего исходят в естественном развитии или в истории развивающегося индивидуума, есть истинное и по понятию первое. Воззрение или бытие, правда, по природе есть первое или условие понятия, но оно вследствие того еще не есть безусловное в себе и для себя; напротив, в понятии снимается их реальность, а вместе с тем и та видимость, которую они имели, как обусловливающее реальное. Если дело идет не об истине, а только об истории,