Страница:Гамбаров. Курс гражданского права (1911).pdf/25

Эта страница была вычитана


— 12 —

ее существования, в том „самоограничении“ юриспруденции, которое мы можем констатировать в ее истории не ранее наступления XIX-го столетия нашей эры.

Чем же вызвано это поразительное „самоограничение“, и какое из господствующих в XIX веке умственных и общественных течений несет ответственность за него? Вызвано это „самоограничение“ учением об омнипотенции государства или государственном абсолютизме, а главными проводниками в жизнь оно имеет, как это ни странно, последователей той же „исторической школы“ юристов в Германии, которой правоведение обязано своей научной постановкой, может быть, более, чем всем другим своим течениям.

Из представления о всемогуществе государства возникает господствующее и теперь учение об основании обязательного действия права, стоящее в тесной связи и с недопущением его оценки. Основание этого обязательного действия видят в общей или государственной воле, устанавливающей своими приказами и запретами все то, что есть право и неправо. Эти приказы и запреты считаются правом, потому что они исходят от общей воли — все равно, представлена ли она одним или многими лицами, — и обязательность их для подданных мотивируется лежащей на последних обязанностью повиновения общей воле. Таким образом, все право сводится к приказам и запретам государственной власти, или так назыв. „императивам“.

Не подлежит сомнению, что эта теория „императивов“ имеет свой исторический корень в деспотическом строе римской империи, который отождествлял, как известно, закон с волей императора (quod principi placuit, legis habet vigorem) и освобождал этого последнего от его действия (princeps legibus solutus est). Отсюда — и внутренние свойства этой теории: она носит на себе печать деспотизма и не утрачивает ее даже в условиях, весьма далеких от государства римских цезарей. Если право есть только „императив“, вызывающий необходимо соответственную обязанность повиновения, то не все ли равно, откуда исходит этот „императив“: от единичной ли воли монарха или от воли большинства одного или нескольких законодательных факторов? Во всяком случае, содержание „императивов“ не имеет здесь решающего значения, и об оценке этого содержания не может быть речи. Право оказывается не делом самого общества и его солидарности, а делом одного или многих господ, которым принадлежит вся совокупность права, и в отношении к которым все общество связано безусловным послушанием. Получается какой-то род каторги, где все основано на принуждении. Вместо свободных граждан оказываются рабы или слуги всемогущего государства. О правах, принадлежащих индивиду, нельзя и думать, так как он несет только обязанности, и все, что фактически обращается в его пользу, может быть не правом, а лишь ре-