права. Поэтому же описание суда, его механизма, процедуры и ставится во всех юридических памятниках древнего времени на первое место. Это само собой объясняет как порядок, так и распределение в указанных памятниках всех материалов права сообразно предметам судебных споров, имеющих наиболее жизненное значение.
Относительно видного места, занимаемого в древних памятниках договором поклажи, можно пока делать одни догадки; но еще более выдающееся место, предоставляемое ими различным видам кражи, указывает прямо на тот период жизни народа, когда движимости подают гораздо более поводов к спорам, чем земля, которой сначала бывает больше, чем ее нужно для обработки. Поэтому предметами насилия и обмана, против которых вооружается первобытный суд, и становятся сперва одни движимости — домашний скот, рабы, различное оружие, украшения и т. д. Поэтому же древние памятники говорят так много о воровстве, предполагающем всегда движимость, и не говорят ничего об отношениях по земле: эти последние не служат еще предметом споров.
Сравнительно с таким состоянием права система римских институций, распределяющая право по рубрикам: лицо, вещь и иск (persona, res и actio), оказывается значительным шагом вперед и большим успехом абстракции. Но в отношении к представлению о самом праве и „институционная“ система стоит еще на точке зрения XII таблиц, т. е. рассматривает право в его судебной фазе, не отделяясь от нее и не возвышаясь до понятия права, основанного на абстрактной норме. В словоупотреблении римских юристов слово jus продолжает выражать собою не понятие права вообще — в том смысле, какой мы, напр., придаем ему, — а лишь специальный вид права, осуществляемого на суде.
г) В причинной связи с указанными выше чертами древнего права стоит и отсутствие в нем юридической нормы в современном смысле этого понятия, как обобщенного правила на целый ряд подобных между собой случаев. Развитие человеческого ума идет всегда от конкретного к абстрактному, и, прежде чем обобщить какое-нибудь явление, он останавливается на конкретных формах его выражения. Это сказывается особенно на истории языка, — где названия конкретных предметов предшествуют названиям отвлеченных понятий, — и, в частности, на истории языка юристов, который не отличается сначала ни точностью, ни общностью. Он выражает лишь часть того, что им только предчувствуется, и, если решая какой-нибудь случай, непривычный к абстракции юрист видит, что это решение может подойти и к другим однородным случаям, он пытается перечислить эти последние и терпит обыкновенно неудачу в своей попытке. Общие формулы, обнимающие целые ряды однородных случаев, недоступны вообще древнему мышлению,
