линьковъ велѣлъ всыпать… Послѣ этого сталъ мой барчукъ въ понятіе входить… Берегъ, значитъ, свою няньку… Сердцемъ жалостливъ былъ… Зашибется — смолчитъ, матери не жалуется… И жили мы съ нимъ дружно. Заберемся, бывало, на бакъ подальше отъ глазъ капитана и проводимъ тамъ время. Я ему сказки сказываю, игрушки мастерю, всячески занимаю его — онъ и радъ. И матросы съ имъ занимались, любили капитанскаго сынишку. Ну, извѣстно, на бакѣ всякій разговоръ промежъ матросовъ бываетъ… Сами изволите знать, вашескобродіе, что матросику тамъ только и отвести душу… Барчукъ, значитъ, и слушалъ да умишкомъ своимъ малымъ раскидывалъ, и почуяла ребячья душа правду и жалость.
Нилычъ на минутку въ раздумьи примолкъ…
И затѣмъ, усмѣхнувшись, продолжалъ:
— А между тѣмъ изъ-за этого самаго мнѣ новая шлифовка была, вашескобродіе!
— Какъ такъ?
— Опять же вѣдьма-барыня. Вѣстовой капитанскій Егорка мнѣ послѣ объяснилъ, какъ она настраивала капитана. Порчу, молъ, мальчика. Дурному
