сейчасъ пришлю къ тебѣ матроса!“ А я стою у штурвала подъ ютомъ, слышу ихъ разговоръ и самъ про себя думаю: „Не скусно будетъ тому матросу, коего командиръ въ няньки назначитъ. И капитанша вѣдьмистая, ну и командиръ тоже былъ человѣкъ безъ правильнаго разсудка… Шаловатый какой-то, и съ имъ не узнать, съ какой онъ ноги всталъ и за что отшлифуетъ. Это самые нудные командиры, съ которыми неизвѣстно, ждать-ли по уху или добраго слова… Вовсе здряные люди, вашескобродіе! И здря накажутъ, и здря вину пропустятъ… Другой командиръ и строжѣй, но ты съ нимъ по крайней мерѣ знаешь, за что онъ тебя изругаетъ, за что начиститъ морду, за что велитъ отодрать… А съ этимъ самымъ Иванъ Степанычемъ въ неизвѣстности… Поди-ка приспособься къ нему!“ — Думаю я такимъ манеромъ, какъ вдругъ капитанъ меня окликнулъ и приказываетъ: „Какъ съ вахты смѣнишься, явись ко мнѣ, Лоховъ!“ — „Есть“, отвѣчаю и въ тую-жъ минуту понялъ, что безпремѣнно это онъ меня въ няньки назначитъ… И въ большую тоску впалъ я тогда, вашескобродіе, что изъ
