ставлялъ собою бездѣйствующей массы и имѣлъ относительно большую свободу движеній.
Свѣтъ, который озарялъ на тридцать футовъ ниже поверхности океана, удивилъ меня своею силою. Солнечные лучи легко пронизывали эту водяную массу. Я ясно различалъ предметы на пространствѣ ста метровъ. Чудесно оттѣнялись тонкіе слои лазури, которые голубѣли вдали и терялись посреди мрака волнъ. Эта вода, которая меня окружала, походила на воздухъ, — воздухъ гуще земной атмосферы, но почти такой же прозрачный.
Надо мною ясно видна была спокойная поверхность моря.
Мы шли по мелкому песку; песокъ этотъ былъ вовсе не такой, какъ на морскомъ берегу; на немъ не было никакихъ слѣдовъ зыби, ни малѣйшаго отпечатка волнъ. Этотъ ослѣпляющій коверъ былъ не хуже настоящаго рефлектора, — онъ съ удивительною силою отражалъ солнечные лучи. Отсюда это отраженіе проникало во всѣ части жидкости.
— Воображалъ ли ты, Пьеръ Аронаксъ, думалъ я, что на глубинѣ тридцати футовъ можетъ быть такъ же свѣтло, какъ на землѣ при дневномъ свѣтѣ?
Въ продолженіи четверти часа я попиралъ этотъ песокъ, усѣянный неосязаемою пылью раковинъ. Корпусъ „Наутилуса“, рисовавшійся какъ длинный подводный рифъ, исчезалъ мало по малу; но свѣтъ отъ его маяка долженъ былъ намъ помочь возвратиться на судно, еслибъ насъ застигла ночь посреди водъ.
Трудно понять тому, кто видѣлъ этотъ свѣтъ только на землѣ. Тамъ пыль, которою насыщенъ воздухъ, придаетъ ему видъ свѣтящагося тумана; но на морѣ, какъ и подъ моремъ эти электрическія явленія выдаются съ несказанною ясностью.
Мы все шли дальше, и огромная песочная равнина, казалось, не имѣла границъ. Я раздвигалъ рукою жидкую занавѣсь, которая закрывалась за мною и немедленно уничтожала мои слѣды.
Векорѣ начали обрисовываться формы предметовъ; я различилъ первые великолѣпные очерки скалъ; эти скалы были унизаны прелестнѣйшими зоофитами.
Меня глубоко поразила вся сказочная невѣроятная обстановка.
Было десять часовъ утра; лучи солнца ударяли на поверхность волнъ косвенно, какъ чрезъ призму; цвѣты, скалы, перышки,
