оно было еще гдѣ-то далеко-далеко, а пока его охватывало сиротливое чувство юноши, почти мальчика, въ первый разъ оторваннаго отъ семьи и лишеннаго тѣхъ ласкъ, къ которымъ онъ такъ привыкъ. И сознаніе одиночества представилось ему еще съ большею силой подъ вліяніемъ этого сѣраго осенняго дня. Всѣ на корветѣ, казавшіеся ему еще утромъ славными, теперь казались чужими, которымъ нѣтъ до него никакого дѣла. Душа его въ эту минуту мучительно требовала ласки и участія, а тѣ, которые бы могли дать ихъ, теперь уже разлучены съ нимъ надолго.
И ему хотѣлось плакать, хотѣлось, чтобъ кто-нибудь пожалѣлъ его и понялъ его настроеніе.
— Здравія желаю, баринъ! окликнулъ знакомый пріятный басокъ Володю, когда онъ подошелъ къ баку.
Володя остановился и увидѣлъ своего знакомаго пожилого матроса съ серьгой въ ухѣ, Михайлу Бастрюкова, который въ куцомъ буршлатикѣ стоялъ прислонившись къ борту, и сплеснивалъ какую-то веревку. Его глаза ласково улыбались Володѣ, какъ и тогда при первой встрѣчѣ.
— Здравствуй, Бастрюковъ. Что ты на вахтѣ?
— На вахтѣ, баринъ... Вотъ отъ скуки снасть плету: улыбнулся онъ. —А вы, баринъ, шли бы внизъ, а то вишь пронзительная какая погода.
— Не хочется внизъ, Бастрюковъ.
— Заскучали, видно? участливо спросилъ матросъ. —Видѣлъ я, какъ вы съ маменькой-то прощались... Да и какъ не заскучить? Нельзя не заскучить... И нашъ братъ, кажется, привычное ему дѣло безъ сродственниковъ жить, и тотъ, случается заскучить... Только не надо, я вамъ скажу, этой самой скукѣ воли давать... Нехорошо! Не годится! серіозно прибавилъ Бастрюковъ.
— Отчего нехорошо?
— Смутная мысль въ голову полѣзетъ. А человѣку, который ежели заскучитъ—первое дѣло работа. Анъ— скука-то и пройдетъ. И опять же надо подумать и то
