домъ и сыростью; мутное небо тяжело повисло надъ горизонтомъ. Но, несмотря на то, что родина встрѣчала возвращавшихся моряковъ такъ непривѣтливо, они радостными глазами глядѣли и на эти сѣро-свинцовыя волы Финскаго залива и на мутное небо, не замѣчая ни холода, ни сырости.
— Рассея матушка, братцы! радостно говорили матросы.
Прошли еще однѣ сутки, безконечно длинныя сутки, когда нетерпѣніе достигло, казалось, послѣдняго предѣла. Многіе не сходили съ палубы, ожидая Толбухина маяка. Вотъ и онъ наконецъ показался въ десятомъ часу утра, озаренный лучами блѣднаго солнца. Дождь пересталъ... Былъ одинъ изъ недурныхъ осеннихъдней.
Еще полчаса, и раздался радостный звучный голосъ Лопатина:
— Свистать всѣхъ наверхъ на якорь становиться!
И такой же радостный окрикъ боцмана повторилъ эту команду.
Но всѣ до единаго человѣка и безъ того были наверху и жадными глазами смотрѣли на виднѣвшійся за фортами Кронштадтъ. Матросы снимали шапки и крестились на макушки церквей.
— Первая пли... вторая пли... третья пли! дрожащимъ отъ волненія голосомъ командовалъ Захаръ Петровичъ не спавшій ночи отъ нетерпѣнія поскорѣй обнять своего сынишку.
Выстрѣлы салюта крѣпости гулко разнеслись по кронштадтскому, уже опустѣвшему рейду. Въ амбразурахъ одного изъ фортовъ пыхнули дымки отвѣтныхъ выстрѣловъ входившему военному судну.
— Изъ бухты вонъ отдай якорь! раздалась команда старшаго офицера.
Звякнула цѣпь, грохнулъ якорь, и Коршунъу стоялъ неподвижно на Маломъ рейдѣ. Счастливые и радостные моряки поздравляли другъ друга.
