мѣстомъ ссылки, поднимался по Янсе-Кіангу до Ханькоу, извѣстной чайной факторіи, и теперь шелъ въ Гонконгъ, гдѣ долженъ былъ получить дальнѣйшія инструкши отъ адмирала.
Эти мѣсяцы казались обитателямъ «Коршуна» куда длиннѣе прежнихъ мѣсяцевъ первыхъ двухъ лѣтъ плаванія. Тогда они пролетали незамѣтно подъ быстрою смѣной новыхъ, необычныхъ впечатлѣній, а теперь тянулись долго-долго и съ томительнымъ, казалось, однообразіемъ.
И офицеровъ, и еще болѣе матросовъ тянуло домой, туда, на далекій Сѣверъ, гдѣ и холодно и непривѣтно, уныло и непривольно, гдѣ нѣтъ ни ослѣпительно-жгучаго южнаго солнца, ни высокаго бирюзоваго неба, ни волшебной тропической растительности, ни диковинныхъ плодовъ, но гдѣ все— и хмурая природа, и люди, и даже чернота покосившихся избъ съ ихъ убожествомъ — кровное, близкое, неразрывно связывающее съ ранняго дѣтства съ родиной, языкомъ, привычками, воспитаніемъ, и гдѣ кромѣ того живутъ и особенно милые и любимые люди.
Всѣмъ, признаться, начинало надоѣдать и это скитаніе по океанамъ съ ихъ шквалами и бурями, и это шатаніе по разнымъ чужеземнымъ портамъ. Впечатлѣнія отъ многовидѣннаго притуплялись; пальмы привидѣлись, роскошь природы пресытила, и всѣ тѣ же развлеченія въ портахъ прискучили. Вмѣстѣ съ тѣмъ становилось чувствительнѣе и однообразіе судовой жизни съ ея неизмѣннымъ, обычнымъ ритуаломъ. Привыкли нервы и къ сильнымъ ощушеніямъ бурь и непогодъ. Стало меньше разнообразія и въ душевныхъ волненіяхъ морского служебнаго самолюбія: оно ужъ не тѣшило, какъ прежде. Приглядѣлись все однѣ и тѣ же лица въ каютъ-компаніи, и неинтересными казались повторяюшіеся разсказы и анекдоты. Всѣ становились нетерпеливѣе и раздражительнѣе, готовые изъ- за пустяка поссориться, и каждый изъ офицеровъ чаще,
