на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленнымъвзоромъ и убѣдиться, что теченіе не отнесло корветъ къ берегу или къ какому-нибудь острову на пути. Казалось бы, ничего этого не могло быть, такъ какъ, принимая въ соображеніе туманъ, курсъ «Коршуна» былъ проложенъ среди открытаго моря, въ благоразумномъ отдаленіи отъ опасныхъ мѣстъ, но кто его знаетъ это теченіе: не снесло ли оно въ сторону? А главное, его озабочивалъ проходъ Татарскимъ проливомъ, отдѣляющимъ островъ Сахалинъ отъ материка. Этотъ проливъ узокъ, и тамъ въ туманѣ наскочить на берегъ весьма возможно. По расчету счисленія, къ проливу корветъ долженъ былъ подойти на утро слѣдующаго дня.
«Если бъ хоть къ тому времени немного прочистилось!» думалъ штурманъ, желая вѣтерка. Онъ рѣдко спускался въ каютъ-компанію, чтобъ наскоро выкурить папироску или наскоро выпить рюмку водки и закусить, и былъ неразговорчивъ. И когда кто-то изъ молодыхъ мичмановъ спросилъ его, когда, по его мнѣнію, туманъ разсѣется, онъ только не довольно пожалъ плечами и снова побѣжалъ наверхъ.
Никому въ этотъ день не сидѣлось въ каютъ-компаніи, и не было, какъ обыкновенно, оживленныхъ бесѣдъ и споровъ. Пообѣдали почти молча и скоро, и послѣ обѣда всѣ вышли наверхъ, чтобы снова увидать эту непроглядную мглу, точившую изъ себя влагу въ видѣ крупныхъ капель, и снова слышать звонъ колокола и гудѣнье свистка.
Въ восемь часовъ вечера Ашанинъ вступилъ на вахту, смѣнивъ Лопатина. Въ темнотѣ вечера туманъ казался еще непроницаемѣе. Съ мостика ничего не было видно, и огоньки подвѣшенныхъ на палубѣ фонарей еле мигали тусклымъ свѣтомъ. Ашанинъ провѣрилъ часовыхъ на бакѣ, осмотрѣлъ отличительные огни и, поднявшись на мостикъ, чутко прислушивался въ тѣ промежутки, когда не звонилъ колоколъ и не гудѣлъ свистокъ.
