Юный мичманъ Лопатинъ, представленный Володей своимъ, старался занимать дамъ. Румяный, жизнерадостный и счастливый, какимъ можетъ быть только двадцатилѣтній молодой человѣкъ на зарѣ жизни, полный надеждъ отъ будущаго, онъ былъ необыкновенно веселъ и то и дѣло смѣялся.
— А васъ никто не провожаетъ? спросила его Марья Петровна.
— Некому!
— Родныя ваши не здѣсь?
— Въ Тамбовской губерніи...
И съ свойственною молодымъ людямъ откровенностью онъ тотчасъ же разсказалъ своимъ новымъ знакомымъ о томъ, что мать его давно умерла, что отецъ съ тремя сестрами и теткой живутъ въ деревнѣ, откуда онъ только что вернулся, проведя чудныхъ два мѣсяца.
— А теперь вотъ впереди предстоятъ еще лучшіе мѣсяцы и годы! весело заключилъ молодой мичманъ, широко улыбаясь своею доброю улыбкой и открывая рядъ ослѣпительно-бѣлыхъ зубовъ.
Всѣ невольно улыбнулись въ отвѣтъ. И всѣмъ онъ показался такимъ славнымъ и хорошимъ.
— Ты сойдись съ Лопатинымъ, Володя... Онъ, кажется, прекрасный молодой человѣкъ... Въ немъ что-то прямое и открытое, говорила сыну мать, когда, посидѣвъ въ каютъ-компаніи, они вышли всѣ наверхъ я уединились на ютѣ, у самой кормы, а юный мичманъ, не желая мѣшать семейному разговору, деликатно удалился и уже весело болталъ съ какою-то молоденькою барышней.
— На корветѣ, мама, всѣ славные...
А время летѣло незамѣтно въ этихъ обрывистыхъ разговорахъ, недавнихъ воспоминаніяхъ, грустныхъ взглядахъ и вздохахъ, И по мѣрѣ того, какъ оно уходило, напоминая о себѣ боемъ колокола на бакѣ, отбиваюшаго склянки, лица провожавшихъ все дѣлались серьезнѣе и грустнѣе, а рѣчи все короче и короче...
