ѣхавшій утромъ батюшка, старикъ-іеромонахъ, имѣлъ съ собой очень мало вещей и охотно уступилъ своему сожителю весь комодъ-шифоньерку, оставивъ для себя только одинъ ящикъ. Такимъ, образомъ Володѣ было куда убрать все бѣлье, вещи и часть своего платья. Остальное —гардемаринское—тщательно уложенное заботливымъ Ворсунькой, хранилось въ сундукѣ, который былъ убранъ, по выражение вѣстового, въ надежное мѣсто; а ящикъ съ вареньемъ былъ поставленъ въ ахтеръ-люкѣ—мѣстѣ, гдѣ хранится офицерская провизія.
Все въ Володиной каютѣ было аккуратно прибрано Ворсунькой. Мѣдньія ручки комода, ободъ иллюминатора и кенкетка, надиво отчищенные, такъ и сіяли. По стѣнкѣ, у которой была расположена койка Володи, прибитъ былъ мягкій коверъ —подарокъ Маруси, и на немъ красовались въ новенькихъ рамкахъ фотографіи матери, сестры, брата, дяди адмирала и няни Матрены.
Батюшки не было, и всѣ Володины близкіе входили въ каюту, подробно осматривая каждый уголокъ. Мать даже отворила всѣ ящики комода и смотрѣла, въ порядкѣ ли все лежитъ.
— Это, мама, все мой вѣстовой, а не я! улыбнулся молодой человѣкъ.
— Ахъ, какая маленькая каютка! Тутъ и повернуться негдѣ! воскликнула сестра, присаживаясь на табуретку.
— А зачѣмъ ему больше? Онъ не такая стрекоза, какъ ты! шутливо замѣтилъ адмиралъ, стоявшій у дверей. — Койка есть, гдѣ спать, и отличное дѣло... А захотѣлъ гулять — палуба есть... Прыгай тамъ.
— Только бы не было сыро. А то долго ли ревматизмъ схватить! замѣтила мать.
— Не сахарный онъ... не отсырѣетъ, Марья Петровна... Въ прежнія времена и не въ такихъ каютахъ живали.
— А все-таки, Володя, не снимай фуфайки. Обѣщаешь?
— Обѣщаю, мама.