И онъ говорйлъ своимъ нѣсколько пѣвучимъ голосомъ Ашанину, когда тотъ спросилъ его о томъ, понравился ли ему Гонолулу:
— Какъ же не понравиться, ваше благородіе, добрый баринокъ... Изо всѣхъ мѣстовъ, гдѣ мы были, нѣтъ лучше этой самой Гонолули... Кажется, Господь лучшаго мѣста и не создавалъ... Хорошъ островокъ... Ахъ, и какъ же хорошъ, ваше благородіе! И такъ онъ хорошъ, что и сказать невозможно. И воздухъ, и это всякое растеніе зеленое, сады эти... благодать да и только... Тутъ, глядючи вокругъ себя. Бога-то и почувствуешь... Живи, молъ, человѣкъ, смотри и не дѣлай никому зла... Оттого-то, ваше благородіе, и эти самые канаки такой ласковый народъ, никого не забиждаютъ, и все у него по-простому. Хрещеный онъ или не хрещеный этотъ самый черный канакъ, а Бога по-своему чуетъ можетъ-быть лучше хрещенаго, потому вокругъ себя видитъ, можно сказать, одну ласку Господню. И нѣтъ у нихъ утѣсненіевъ другъ отъ дружки. Король-то у нихъ простенькій и пьяненькій, а доберъ, сказываютъ, со своимъ народомъ, не утѣсняетъ. Вѣрно это, ваше благородіе?
— Говорятъ, что добрый.
— То-то и я такъ полагаю. Сейчасъ примѣтно, коли гдѣ людямъ неспособно жить. А здѣсь этого не видно. И я такъ полагаю, что для здѣшняго народа простенькій-то король лучше какого-нибудь важнаго да съ форцомъ, ваше благородіе! убѣжденно прибавилъ Бастрюковъ.
— Это почему?
— А потому, ваше благородіе, что, по моему матросскому понятію, народъ здѣсь вовсе кроткій и, значитъ, королю надо быть кроткимъ, а то долго ли этихъ самыхъ канаковъ обидѣть... Они все стерпятъ... бунтовать не станутъ, хоть расказни ихъ...
Бастрюковъ примолкъ и затѣмъ неожиданно проговорилъ, словно бы отвѣчая на свои мысли:
