жилъ, что я готовь? вызывающимъ тономъ продолжалъ Володя, внезапно блѣднѣя.
Наступило общее молчаніе.
— Я не обязанъ всѣхъ ждать... Вольно вамъ было опаздывать!
— Одну минуту не могли подождать? Значитъ, не хотѣли?
— Хотя бы и не хотѣлъ. Это не ваше дѣло, и я попрошу васъ прекратить этотъ разговоръ! проговорилъ ревизоръ, возвышая голосъ.
— Вы не имѣли права не хотѣть. Катеръ для всѣхъ офицеровъ, а не для одного васъ...
— Прошу не забываться, г. гардемаринъ Ашанинъ. Вы дерзкій мальчишка!
— А вы невѣжа, г. Первушинъ! крикнулъ Володя. — И я знаю, почему вы стараетесь при всякомъ случаѣ сдѣлать мнѣ непріятность — потому что я васъ считаю дантистомъ... Вы бьете матросовъ, да еще не имѣете доблести дѣлать это открыто и бьете исподтишка...
— Молчать! Какъ вы смѣете такъ говорить со старшимъ въ чинѣ! крикнулъ, зеленѣя отъ злости, Первушинъ.
— Молчите сами! Мы здѣсь на берегу, а не на корветѣ! крикнулъ въ свою очередь и Володя.
Первушинъ видѣлъ со всѣхъ сторонъ несочувственные взгляды, видѣлъ, что большинство офицеровъ на сторонѣ Ашанина, и примолкъ, усиленно занявшись ѣдой.
— Ну, такъ и знайте, онъ теперь на васъ рапортъ подастъ! тихо замѣтилъ докторъ.
— Чортъ съ нимъ, пусть подаетъ!
Старый штурманъ Степанъ Ильичъ, не терпѣвшій никакихъ ссоръ, хотѣлъ было примирить поссорившихся и съ этою цѣлью уговаривалъ и ревизора и Володю, но оба они рѣшительно отказались извиниться другъ передъ другомъ. Ревизоръ даже обидѣлся, что Степанъ Ильичъ сдѣ-
