На извозчикѣ старикъ-адмиралъ между прочимъ говоритъ—вѣрнѣе выкрикиваетъ племяннику:
— Старайся, мой другъ, быть справедливымъ... Служи хорошо... Правды не бойся... Передъ ней флага не спускай... Не спустишь, а?
— Не спущу, дядя.
— Люби нашего чуднаго матроса... За твою любовь онъ тебѣ воздастъ сторицей... Одинъ страхъ—плохое дѣло... При немъ не можетъ быть той нравственной, крѣпкой связи начальника съ подчиненными, безъ которой морская служба становится въ тягость.... Ну, да ты добрый, честный мальчикъ... Не даромъ влюбился въ своего капитана..И времена нынче другія, не наши, когда во флотѣ было много жестокости... Скоро, Богъ дастъ, онѣ будутъ одними воспоминаніями... Готовится отмѣна тѣлесныхъ наказаній...Ты вѣдь знаешь, и я противъ нихъ... Однако и я наказывалъ—такія были времена... Но и тогда, когда жестокость была въ обычаѣ, я не былъ жестокъ, и на моей душѣ нѣтъ упрека въ загубленной жизни... Богъ миловалъ! И — спроси у Лаврентьича— меня матросы любили! прибавилъ старикъ.
— Еще бы не любить васъ! воскликнуть Володя, умиленный наставленіями, которыя такъ отвѣчали стремленіямъ его юной души.
— Помни, что ни отецъ твой, ни я, ни въ комъ не искали и честно тянули лямку... Надѣюсь и ты... Извозчикъ! Что жъ ты плетешься! вдругъ крикнулъ? адмиралъ, когда уже пристань была въ виду. Въ девятомъ часу вечера Володя подъѣзжалъ на шлюпкѣ съ «Коршуна» къ корвету, темный силуетъ котораго съ его высокими мачтами и двумя огоньками вырисовывался на маломъ кронштадтскомъ рейдѣ.
— Кто гребетъ? раздался обычный окликъ часового съ корвета.
