шихся пѣтуховъ. Оба уже угостили другъ друга язвительными эпитетами, и споръ грозилъ перейти въ ссору, когда черный, какъ жукъ, Иволгинъ, съ маленькими насмѣшливыми глазами на подвижномъ нервномъ лицѣ, проговорилъ:
— Да бросьте, Ашанинъ, спорить... Кошкина не переспоришь... А главное, никогда ему и не придется примѣнять суровыхъ законовъ...
— Это почему? обратился къ Иволгину Кошкинъ.
— А потому что тебя за твое бурбонство еще въ лейтенантскомъ чинѣ выгонятъ въ отставку... будь спокоенъ.
— Посмотримъ!
— Увидишь!.. Къ тому времени и законы перемѣнятся и такихъ ретроградовъ, какъ ты, будутъ выгонять со службы... Лучше, братъ, теперь же переходи на службу къ турецкому султану... Тамъ тебѣ будетъ ходъ!.. Командуй башибузуками!
Это предложеніе, сдѣланное Иволгинымъ самымъ серіознымъ тономъ, было столь неожиданно-комично, что вызвало не только общій смѣхъ, но заставило улыбнуться и самого Кошкина.
— Самъ поступай къ турецкому султану! огрызнулся онъ.
— А ты развѣ не желаешь?
— Не желаю.
— Рѣшительно?
— Да убирайся ты къ чорту съ твоимъ турецкимъ султаномъ! Турокъ я, что ли?..
— У тебя самыя турецкія понятія...
— И врешь! Ты, значитъ, не понимаешь, что я говорю... Я говорю, что буду строгимъ блюстителемъ закона во всей его полнотѣ, а ты посылаешь меня въ самую беззаконную страну... Это вовсе не остроумно... просто даже глупо...
— Не лучше ли, господа, прекратить споры, пока Кошкинъ не перешелъ на турецкую службу, и садиться обѣдать... Эй, Ворсунька! Подавай, братецъ! Да скажи коку, чтобы окурковъ въ супѣ не было! смѣясь проговорилъ
