рошая служба, а моряки прямой, честный народъ... Этихъ разныхъ тамъ береговыхъ «финти-фантовъ» да дипломатическихъ тонкостей не знаютъ... Съ моремъ нельзя, братъ, криводушничать... Къ нему не подольстишься... Это все на берегу учатся этимъ пакостямъ, а въ океанѣ надо имѣть смѣлую душу и чистую совѣсть... Тогда и смерть не страшна... Какой ты строкулистъ? Ты и теперь настоящій морякъ, а вернешься такимъ лихимъ мичманомъ, что чудо... И чего только неувидишь?.. Ну, довольно объ этомъ... Черезъ двѣ недѣли мы тебя всѣ проводимъ... Не такъ ли?
— Какъ же иначе, дядя! отвѣчалъ Володя, задѣтый за живое словами дяди и уже соблазненный кругосвѣтнымъ плаваніемъ.
— И ты не будешь трусить?.. Бабой не станешь? Не осрамишь дядю?.
— Надѣюсь, ни себя, ни васъ, отвѣчалъ, весь вспыхивая, юноша.
— Ишь загорѣлся!.. Ишь стали отцовскіе глаза! Эхъ ты, славный и смѣлый мальчикъ! дрогнувшимъ голосомъ проговорилъ адмиралъ и, сразу смягчившійся и повеселѣвшій, быстрымъ движеніемъ руки привлекъ къ себѣ Володю, горячо обнялъ его и такъ же быстро оттолкнулъ, словно бы стыдясь при всѣхъ обнаруживать ласку.
Вслѣдъ затѣмъ старикъ подошелъ къ Марьѣ Петровнѣ и проговорилъ съ глубокою нѣжностыо:
— А вы, родная, не предавайтесь горю... И ты, дикая козочка, что носикъ опустила! кинулъ онъ Марусѣ. —Три года пролетятъ незамѣтно, и нашъ молодецъ вернется... А въ это время онъ намъ длинныя письма посылать будетъ... Не правда ли, Володя?
— Еще бы!
— А мы сперва прочтемъ каждый въ одиночку, а потомъ вечеромъ за чаемъ вмѣстѣ... Вы думаете, и мнѣ, старику, не жаль разставаться съ нимъ? прибавилъ онъ, понижая голосъ. —Еше какъ жаль-то! Но я утѣшаю себя
