тросы тѣмъ не менѣе быстро вскакивали, напяливали штаны и, заворачивая подушку, простыню, подстилку и одѣяло въ парусныя койки, сворачивали ихъ въ аккуратные и правильные кульки, похожіе на толстую колбасу, и перевязывали крестъ на крестъ просмоленными черными веревочными лентами.
Скоро— минутъ черезъ пять— палуба свободна. Всѣ поднялись и ждутъ команды «класть койки». И когда эта команда раздалась, матросы, словно бѣлые муравьи, разсыпались по обоимъ бортамъ и сталиу кладывать по порядку своихъ номеровъ эти койки-кульки въ бортовыя коечныя гнѣзда, въ которыхъ койки обыкновенно хранятся въ теченіе дня, прикрытыя въ случаѣ дождя или ненастной погоды чернымъ, хорошо просмоленнымъ брезентомъ. Выровненныя на диво, эти койки выглядывали изъ своихъ неглубокихъ гнѣздъ, образуя красивую бѣлую кайму вокругъ бортовъ корвета и представляя собой естественную защиту отъ непріятельскихъ пуль во время боя.
Матросскій незатѣйливый туалетъ—мытье океанскою соленою водою (прѣсною дозволяется мыться только офицерамъ) и прическа— занялъ нѣсколько минутъ, и вслѣдъ затѣмъ вся команда, въ своихъ бѣлыхъ рабочихърубахахъ съ отложными широкими синими воротниками, открывавшими шею, въ просмоленныхъ бѣлыхъ штанахъ, у пояса которыхъ на ремешкахъ висѣли у многихъ ножи въ черныхъ ножнахъ, и съ босыми ногами, выстраивается во фронтъ «на молитву».
Громко раздается утренняя молитва стройнаго хора ста семидесяти человѣкъ съ обнаженными головами. И это молитвенное пѣніе звучитъ какъ-то особенно торжественно при блескѣ и роскоши чуднаго утра здѣсь, вдали отъ родины, на палубѣ корвета, который кажется совсѣмъ крошечною скорлупкой среди безпредѣльнаго, раскинувшагося красавца-океана, ласковаго теперь, но подчасъ бѣшенаго и грознаго въ другихъ мѣстахъ.
