осмотрѣла его забинтованную голову и шею, пощупала пульсъ.
— Онъ безъ сознанія!.. сказала она: пульсъ ужасный!.. Позовите Агнію Ивановну! добавила сестра, обращаясь ко мнѣ.
Пришла Агнія Ивановна, женщина-врачъ, душа всего нашего отряда. Обѣ женщины склонились надъ раненымъ, о чемъ-то совѣщаясь.
— Надо сдѣлать впрыскиваніе! послышалось мнѣ.
Тутъ принесли сразу нѣсколько тяжело раненыхъ: у одного была раздробленная нога, забинтованная въ лубки, у другого прострѣлены оба легкія, у третьяго спина разворочена шрапнелью и т. д.
Въ вагонѣ началась возня, нервничанье носильщиковъ, санитаровъ, вопли раненыхъ. Адъ. Мнѣ приходилось принимать раненыхъ то въ одномъ, то въ другомъ вагонѣ, иногда браться за носилки, выгружать раненыхъ изъ фуръ, вереницей прибывающихъ къ станціи и носить раненыхъ къ вагонамъ.
Когда я заглянулъ опять въ первый вагонъ—кавказецъ умиралъ на рукахъ врача и сестры. На прекрасное лицо его уже ложились тѣни, полуоткрытые глаза стеклѣли, хриплое дыханіе замирало, края его мусульманскихъ усовъ слегка обагрились кровью.
Мнѣ невольно припомнилось:
Я принесъ тебѣ гостинецъ |
— Абаза! сказалъ появившійся откуда-то офицеръ: кажется, это долженъ быть онъ: офицеръ казанскаго драгунскаго полка, кавказецъ, раненъ въ шею навылетъ и этой-же пулей убитъ его денщикъ…
— У этого забинтована голова! возразилъ я.
— Сестра, осмотрите!
Сестра наклонилась надъ умершимъ и слегка отогнула повязку.
— Рана въ шею! сказала она.
— Ну, да! это онъ!.. И зачѣмъ только везли его сюда пять верстъ изъ лазарета въ телѣгѣ, въ такую погоду?.. Эхъ, жалко! колоссально храбрый былъ человѣкъ!
Офицеръ снялъ фуражку и перекрестился.
— Вѣчная память!
Абаза лежалъ на полу товарнаго вагона, на низкой койкѣ, покрытый своимъ голубымъ одѣяломъ. Онъ и мертвый, уже остывающій, съ полузакрытыми погасшими глазами все еще былъ трагически—хорошъ собой…
Миръ тебѣ, прекрасный Абаза, храбрый рыцарь, могучій кавказскій орёлъ. Я самъ слышалъ, что храбрость твоя въ бою была колоссальна, вѣроятно душа твоя была такъ-же прекрасна, какъ и лицо… Ты, быть-можетъ, созданъ былъ для кипучей жизни, для любви и счастья, но война, уничтоживъ тебя, полнаго жизни, судила тебѣ геройскую смерть!
Сколько васъ—такихъ!
Вагоны мои скоро наполнились изувѣченными людьми; мимо меня проходили люди въ рубашкахъ, вымоченныхъ въ крови, съ головами въ кровавыхъ повязкахъ, но ничто уже меня не
осмотрела его забинтованную голову и шею, пощупала пульс.
— Он без сознания!.. — сказала она, — пульс ужасный!.. Позовите Агнию Ивановну! — добавила сестра, обращаясь ко мне.
Пришла Агния Ивановна, женщина-врач, душа всего нашего отряда. Обе женщины склонились над раненым, о чем-то совещаясь.
— Надо сделать впрыскивание! — послышалось мне.
Тут принесли сразу несколько тяжело раненых; у одного была раздробленная нога, забинтованная в лубки, у другого прострелены оба легкие, у третьего спина разворочена шрапнелью и т. д.
В вагоне началась возня, нервничанье носильщиков, санитаров, вопли раненых. Ад. Мне приходилось принимать раненых то в одном, то в другом вагоне, иногда браться за носилки, выгружать раненых из фур, вереницей прибывающих к станции и носить раненых к вагонам.
Когда я заглянул опять в первый вагон, кавказец умирал на руках врача и сестры. На прекрасное лицо его уже ложились тени, полуоткрытые глаза стеклели, хриплое дыхание замирало, края его мусульманских усов слегка обагрились кровью.
Мне невольно припомнилось:
Я принес тебе гостинец |
— Абаза! — сказал появившийся откуда-то офицер, — кажется, это должен быть он: офицер казанского драгунского полка, кавказец, ранен в шею навылет и этой же пулей убит его денщик…
— У этого забинтована голова! — возразил я.
— Сестра, осмотрите!
Сестра наклонилась над умершим и слегка отогнула повязку.
— Рана в шею! — сказала она.
— Ну да! это он!.. И зачем только везли его сюда пять верст из лазарета в телеге, в такую погоду?.. Эх, жалко! колоссально храбрый был человек!
Офицер снял фуражку и перекрестился.
— Вечная память!
Абаза лежал на полу товарного вагона, на низкой койке, покрытый своим голубым одеялом. Он и мертвый, уже остывающий, с полузакрытыми погасшими глазами все еще был трагически хорош собой…
Мир тебе, прекрасный Абаза, храбрый рыцарь, могучий кавказский орел. Я сам слышал, что храбрость твоя в бою была колоссальна, вероятно, душа твоя была так же прекрасна, как и лицо… Ты, быть может, создан был для кипучей жизни, для любви и счастья, но война, уничтожив тебя, полного жизни, судила тебе геройскую смерть!
Сколько вас — таких!
Вагоны мои скоро наполнились изувеченными людьми; мимо меня проходили люди в рубашках, вымоченных в крови, с головами в кровавых повязках, но ничто уже меня не
