…Слышенъ бой подъ Перемышлемъ: непрерывнымъ густымъ гуломъ катятся гдѣ-то на горизонтѣ чугунные пушечные вздохи: нашъ поѣздъ опять стоитъ на маленькой степной станціи—послѣдней, куда доходятъ наши поѣзда: говорятъ—верстахъ въ пятнадцати—двадцати отсюда—Перемышль, первоклассная крѣпость, осаждаемая теперь русскими войсками.
Погода совсѣмъ испортилась: льетъ спорый, зарядившій надолго, осенній дождь, холодно, надъ горизонтомъ низко понависли синія тучки, надъ печальнымъ полемъ лежитъ влажный туманъ: все кругомъ полно какою-то хмурой и печальной думой. Сверху—льетъ, подъ ногами—даже на перронѣ станціи—грязь, наши кожанныя куртки лоснятся отъ дождя, сапоги понемногу намокаютъ. Наша работа идетъ правильно и стройно.
Мы уже выучились теперь быстро и легко, безъ суматохи, развертывать поѣзда. Въ моемъ вѣдѣніи—три вагона, помогаетъ мнѣ—младшій санитаръ, при насъ двоихъ—сестра милосердія: всѣ втроемъ мы отвѣтственны за три вагона: и такъ распредѣленъ весь поѣздъ между всѣми санитарами и сестрами, всѣ работаютъ группами по три человѣка. Все нужное у насъ подъ рукой. Мои три вагона уже вполнѣ оборудованы. Ждемъ раненыхъ. Опытъ показалъ намъ, что тяжело раненыхъ удобнѣе класть всѣхъ вмѣстѣ, не смѣшивая ихъ съ легкоранеными, такъ какъ при нихъ необходимо дежурить всю ночь, въ чемъ легко раненые совсѣмъ не нуждаются.
На этотъ разъ изъ нашихъ трехъ вагоновъ два были предназначены для тяжелыхъ и снабжены каждый четырнадцатью койками въ два этажа. Матрацы, подушки, одѣяла и ящики съ посудой—все уже было на своемъ мѣстѣ.
А вотъ несутъ и перваго тяжело—раненаго—на носилкахъ.
— У васъ для тяжелыхъ?
— У насъ.
— Принимайте. Офицеръ.
Ставятъ носилки у широко-открытой двери нашего вагона. На нихъ подъ голубымъ атласнымъ, должно быть „собственнымъ“ одѣяломъ глубоко дыша, съ закрытыми глазами, лежитъ молодой человѣкъ и кажется, что крѣпко спитъ, не слышитъ, какъ и куда принесли его. Лицо его невольно обращаетъ на себя вниманіе.
Это—замѣчательный красавецъ: тонкія, словно изваянныя, черты, смугловатая, цвѣта слоновой кости, нѣжная кожа, коротко подстриженная черная борода, молодые, по-восточному подстриженные усы, тонкія, красивыя, гордо изогнутыя, крѣпко сжатыя губы. Когда отвернули одѣяло—обнаружилась въ разстегнутой тонкой рубашкѣ волосатая, крѣпкая, могучая грудь: онъ и сложенъ былъ прекрасно, а нѣжныя, бѣлыя, изящныя руки обличали въ немъ благородную породу.
По типу—это былъ несомнѣнно восточный человѣкъ, вѣроятно—кавказецъ.
Къ спящему раненому подошла наша сестра,
…Слышен бой под Перемышлем: непрерывным густым гулом катятся где-то на горизонте чугунные пушечные вздохи; наш поезд опять стоит на маленькой степной станции — последней, куда доходят наши поезда. Говорят, верстах в пятнадцати — двадцати отсюда — Перемышль, первоклассная крепость, осаждаемая теперь русскими войсками.
Погода совсем испортилась: льет спорый, зарядивший надолго осенний дождь, холодно, над горизонтом низко понависли синие тучки, над печальным полем лежит влажный туман; все кругом полно какою-то хмурой и печальной думой. Сверху — льет, под ногами — даже на перроне станции — грязь, наши кожаные куртки лоснятся от дождя, сапоги понемногу намокают. Наша работа идет правильно и стройно.
Мы уже выучились теперь быстро и легко, без суматохи, развертывать поезда. В моем ведении три вагона, помогает мне младший санитар, при нас двоих — сестра милосердия; все втроем мы ответственны за три вагона, и так распределен весь поезд между всеми санитарами и сестрами, все работают группами по три человека. Все нужное у нас под рукой. Мои три вагона уже вполне оборудованы. Ждем раненых. Опыт показал нам, что тяжело раненых удобнее класть всех вместе, не смешивая их с легко ранеными, так как при них необходимо дежурить всю ночь, в чем легко раненые совсем не нуждаются.
На этот раз из наших трех вагонов два были предназначены для тяжелых и снабжены каждый четырнадцатью койками в два этажа. Матрацы, подушки, одеяла и ящики с посудой — все уже было на своем месте.
А вот несут и первого тяжело раненого — на носилках.
— У вас для тяжелых?
— У нас.
— Принимайте. Офицер.
Ставят носилки у широко открытой двери нашего вагона. На них под голубым атласным, должно быть «собственным» одеялом, глубоко дыша, с закрытыми глазами, лежит молодой человек и кажется, что крепко спит, не слышит, как и куда принесли его. Лицо его невольно обращает на себя внимание.
Это — замечательный красавец: тонкие, словно изваянные, черты, смугловатая, цвета слоновой кости нежная кожа, коротко подстриженная черная борода, молодые, по-восточному подстриженные усы, тонкие, красивые, гордо изогнутые, крепко сжатые губы. Когда отвернули одеяло, — обнаружилась в расстегнутой тонкой рубашке волосатая, крепкая, могучая грудь: он и сложен был прекрасно, а нежные, белые, изящные руки обличали в нем благородную породу.
По типу это был несомненно восточный человек, вероятно кавказец.
К спящему раненому подошла наша сестра,
