будущемъ, неизбѣжно и религіозной. Вотъ изъ-за чего — «взволновалось море», «затуманилась Русь», и «такая раскачка пошла, какой міръ не видалъ».
И если на этотъ вопросъ никто не отвѣтитъ, среди послѣдняго нѣмого ужаса, то мы, ученики великаго учителя, великаго пророка русской революціи, Достоевскаго, отвѣтимъ, какъ будто противъ него, a на самомъ дѣлѣ за него.
IV
Ставя вопросъ объ отношеніи самодержавія къ религіи, я говорю не объ исторической дѣйствительности, a о мистической возможности. Чѣмъ ближе къ своей вершинѣ, тѣмъ самодержавіе безбожнѣе; но чѣмъ глубже въ стихію народную, — тѣмъ религіознѣе. Только тамъ, въ подземныхъ глубинахъ эхой стихіи, огненныхъ, но темныхъ, происходитъ смѣшеніе Христа съ Антихристомъ въ идеѣ самодержавія. «Православный царь-батюшка, красное солнышко» — сначала символъ, образъ, икона, потомъ одно изъ воплощеній Христа и, наконецъ, воплощеніе совершенное, единственное — самъ Христосъ Грядущій, новый «русскій Христосъ, міру невѣдомый». Человѣкъ становится иконою, икона — идоломъ, идолъ — Богомъ. Христіанство подмѣняется хлыстовствомъ, то-есть, непобѣжденнымъ, несознаннымъ, до-христіанскимъ язычествомъ. Неимовѣрныя апокалипсическія чаянія вдругъ на какой-то высшей точкѣ срываются и падаютъ въ бездну апокалипсическихъ ужасовъ. Тутъ въ живомъ сердцѣ народа величайшая истина сплетена съ величайшею ложью такими тонкими и крѣпкими нитями, что разсѣкая эти нити, легко ранить на смерть и самое сердце. Чтобы разсѣчь ихъ, нуженъ до послѣдней остроты заостренный на обѣ стороны, «обоюдо острый мечъ» сознанія.
Достоевскій вложилъ этотъ мечъ въ наши руки. Самъ онъ только и дѣлалъ всю жизнь, что выковывалъ и оттачивалъ его,
