«Я слуга Царю. Еще больше буду слуга ему, когда онъ дѣйствительно повѣритъ, что народъ ему дѣти. Что-то очень ужъ долго не вѣритъ», писалъ онъ въ своей записной книжкѣ за нѣсколько дней до смерти.
Почему же такъ долго не вѣритъ и можетъ ли вообще когда-нибудь повѣрить, — вотъ вопросъ, который долженъ былъ рѣшить Достоевскій, но не успѣлъ, — умеръ. И только что онъ умеръ, — грянуло 1 марта, первый громовой ударъ. Четверть вѣка эта гроза собиралась и разразилась, наконецъ, только теперь, наканунѣ двадцатипятилѣтней тризны Достоевскаго.
9 января 1905 года, въ лицѣ сотенъ тысячъ русскихъ рабочихъ, которые шли по Петербургскимъ улицамъ на площадь Зимняго Дворца, съ дѣтьми и женами, съ образами и хоругвями, весь русскій народъ шелъ къ царю своему. «Такому ли народу отказать въ довѣріи?» Казалось бы, стоило только отвѣтить вѣрой на вѣру — и совершилось бы чудо любви; чудо соединенія царя съ народомъ. Казалось бы такъ, по Достоевскому. Но увы, мы знаемъ, что произошло, и чѣмъ отвѣтила власть народу... И въ томъ вина — не какого-либо отдѣльнаго носителя власти, a всего «христіанскаго государства», отъ Константина Великаго до нашихъ дней.
«Звѣръ идетъ! Антихристъ идетъ»! — если бы теперь снова, услышавъ этотъ вѣщій крикъ, Достоевскій, какъ нѣкогда маленькій Ѳедя, бросился къ мужику Марею, то нашелъ ли бы y него защиту? И не оказался ли бы самъ онъ, мужикъ Марей, то-есть, весь русскій народъ, въ такомъ же безпомощномъ ужасѣ, какъ Достоевскій, передъ Грядущимъ Звѣремъ?
Ибо что такое въ своихъ послѣднихъ религіозныхъ и метафизическихъ основахъ вѣра православнаго народа въ православнаго царя? Въ самодержавіе народъ вѣритъ, какъ въ послѣднее соединеніе крестьянства съ христіанствомъ, правды о землѣ съ правдой о небѣ; царь, будто бы, дастъ народу землю и установитъ правду Божью на землѣ, соединитъ человѣческое съ Божескимъ въ Богочеловѣческое, или человѣкобожеское, — это не рѣшено, не отвѣчено и даже не спрошено, потому что этимъ вопросомъ уже кончается христіанство историческое,
